В пещерах дикого Бешту
Любил он ветров вой ужасный
И бури мрачной красоту
Когда [над ним] [густели] тучи
Волнуясь вкруг пяти холмов
И по пустыне прах летучий
Вился как сумрачный покров
И в полукруге их, двуглавый,
Блистая ледяным челом,
Эльбрус [огромный, величавый]
Белел на небе голубом
Однако нахождение русского в неволе практически у самых стен русской же крепости выглядело бы явной натяжкой, и автор, видимо, по этой причине отказался от уточняющих топонимов.
«В глухих ущелиях Кавказа…»
Основные события войны разворачивались все же в некотором удалении от Горячих Вод, и, понимая это, Пушкин признавался в уже цитированном письме к Н. И. Гнедичу, что «Сцена моей поэмы должна бы находиться на берегах шумного Терека, на границах Грузии, в глухих ущелиях Кавказа — я поставил моего героя в однообразных равнинах, где сам прожил два месяца — где возвышаются в дальном расстоянии друг от друга четыре горы, отрасль последняя Кавказа <…>».
К счастью для русской литературы, сам Пушкин в глухие ущелья так и не попал, но что там творилось на самом деле, мы попробуем себе представить.
Справедливости ради отметим, что литературную моду на кавказских пленников открыл для русской читающей публики французский писатель. Звали его Ксавье де Местр. Уроженец Савойи, с присоединением последней к Франции Наполеоном он эмигрировал в Пьемонт, откуда в 1800 году попал в Россию вместе с армией А. В. Суворова, возвращавшейся из Итальянского похода. Стал офицером русской службы, участвовал в кампании 1812 года. Несколько лет воевал и на Кавказе, где его внимание привлекла история офицера, побывавшего в плену у чеченцев. В ноябре 1808 года майор Каскамбо и несколько других офицеров, сопровождаемые небольшим казачьим конвоем, отправились из Моздока в Ларское укрепление на Военно-Грузинской дороге. Путешествие длилось недолго: в двадцати верстах от Моздока команда была атакована крупной партией чеченцев, достигавшей четырехсот человек. Многие наши были убиты на месте, другие ранены и захвачены в плен. Каскамбо и его денщик, уведенные чеченцами в горы, провели в неволе больше года. Военные сводки сохранили некоторые подробности этой драматической истории. Вот что сообщалось в рапорте командовавшего тогда на Кавказе генерала А. П. Тормасова в Петербург:
«По переправе Маиора Каскамбы на нашу сторону объявил он Полковнику Тарасову, что он избавлением своим обязан Сотнику Чернову, который чрез мирных Чеченцов нашел способ открыть с ним сношение и, истощив все средствы, чтобы избавить его чрез своих приятелей, послал ему туда по требованию его железную пилочку, чтобы он ею перепилил железа и приготовил себя к побегу в назначенное от него место, что употребивши в пользу, Маиор Каскамбо принужден был наконец решиться с помощию деньщика убить во время ночи хозяина, где он содержался, и жену его собственным того хозяина кинжалом, дабы обеспечить побег свой…»3
Повесть де Местра «Пленники Кавказа» опубликована в Париже в 1815 году на французском языке. События здесь представлены еще более жестко, чем это было в действительности: верный денщик Иван хладнокровно убивает старика-хозяина, его невестку и спящего внука — восьмилетнего Мамета, любимца майора. Беглецы, вырвавшись из недр ущелий и находясь уже у заветной цели — берега Терека, вынуждены были все же прибегнуть к помощи здешнего чеченца, согласившегося за 200 рублей укрыть у себя обессилевшего в пути Каскамбо.
Отголоски истории Каскамбо, или генерала И. П. Дельпоццо, пробывшего в плену у чеченцев больше года, или какой-то другой, услышанной Пушкиным на юге, и дали, вероятно, первоначальный толчок к замыслу поэмы «Кавказский пленник». В давнем романе Д. Л. Мордовцева «Железом и кровью», посвященном ермоловским временам на Кавказе, приводится эпизод, когда Пушкин вместе с Николаем Раевским слушает в духане на Кислых Водах поразивший его рассказ бывалого казака. Ветеран, на деревяшке и с солдатским Георгием на груди, поведал поэту, как его горцы арканом перетащили за Кубань. Свободу ему вернула черкешенка Зюльма, сама распилившая узнику кандалы. Как считал Мордовцев, «рассказ этот и послужил темою для знаменитой поэмы Пушкина». В подтверждение автор добавил от себя особое примечание: «В детстве, в 40-х годах, я знал одного донского войскового старшину, который рассказывал мне об этом пребывании Пушкина в Кисловодске»4.
