Я был юношей, когда узнал, что старый Хуан платит хорошие деньги за доставку строительного леса в Сан-Педро. Хуан продавал в город доски и вывозил шлифованные гранитные и мраморные плиты, которые высоко ценили в Столице — ими были отделаны внутренние дворики многих богатых домов. Дерево было необходимо городу: и для незамысловатой мебели, и для плотницких работ, и особенно много — для городских каменоломен, где по дощатым настилам перетаскивали каменные блоки. Каждая доска, доставленная в город, дорожала раза в два.
Пальмовые рощи у подножия горы были для горожан едва ли не священны. Каждое дерево было учтено. Многие, особенно старые, имели имена. Певучие и нежные женские имена. Те, кто занимался уходом за пальмами и выращивал новые деревья — а это требовало немалого искусства на каменистой, вовсе не пригодной для них почве, — были окружены почетом, и должность садовника переходила по наследству — от отца к старшему сыну, как королевская корона.
Никто не знал, откуда появились эти пальмы, почему они росли только у подножья горы в единственном месте на сотни миль вокруг. Говорили, что когда-то здесь был берег океана.
Никакого другого дерева поблизости не было. Все, что можно, в городе делали из камня, иногда даже посуду. Но не все можно сделать из камня, поэтому-то старый Хуан так хорошо зарабатывал, продавая строительную древесину в город.
4
Мне показалось, что Хуан платит за перевозку щедро, и я решил подзаработать, прежде чем отправлюсь на Север, за море, где меня, конечно, ждали богатство и слава. Откуда возьмется богатство и на каком именно поприще мне предстоит прославиться, я не задумывался: так будет, потому что иначе не может быть. Если бы в юношах не жила подобная уверенность, много великих открытий не было бы совершено и много славных дел никогда бы не было сделано.
Еще до восхода солнца, в предутренних сумерках, укрепляя штабель на длинной и крепкой телеге с обитыми железом колесами, я уже думал о том, как весело буду тратить деньги. Телегу и двух лошадей давал Хуан, и я не обратил внимания, что по условию нашего договора из моих будущих доходов будет удержана стоимость поломок и потерь. Я согласился на эти условия с легкостью нищего, у которого отнять все равно нечего. Ну ничего, просто буду осторожен, в конце концов, не так уж этот город и далеко.
Не хочется рассказывать, чем кончилось это мое предприятие, хотя только это и стоит рассказать. Невысокий и вроде бы такой пологий подъем оказался непреодолимым. Я торопился, лошади устали и не удержали повозку на перевальном взлете — недотянули футов тридцать. Лошадь оступилась, я не успел подсунуть под колесо “башмак”, и все покатилось вниз: лошади, доски и дальше всего — лихо и звонко скачущее тележное колесо. Бог весть, как я остался жив, ведь до последнего мгновения я пытался удержать свой драгоценный груз, что, конечно, было безумием. Лошади переломали ноги, а я с раздробленным коленом остался умирать в крови и пыли.
Не знаю, сколько я пролежал. Сознание то прояснялось, то снова спутывалось. Рядом со мной умирали искалеченные лошади.
Меня подобрали ехавшие из города люди. Они пристрелили лошадей, дали мне воды и перевязали рану, погрузили на свою повозку мое почти безжизненное тело и отвезли в Столицу. Они спасли мне жизнь, а я даже не знаю их имен.
Когда я пришел в себя, то понял, что остался навсегда хромым и должен Хуану огромную сумму. Она прозвучала для меня отвлеченно — таких денег я никогда в руках не держал и представить себе не мог. Мне оставалось только поступить к Хуану на службу и постепенно расплачиваться с ним, отдавая долг и проценты, которые он назначил.
Так началась моя долгая дорога в город: перевал с запада на восток, перевал с востока на запад, перевал, перевал, перевал. Одно меня обнадеживало: перевозка грузов в Сан-Педро стоила дорого, и у меня был шанс расплатиться, пускай и через много лет.
5
Весь первый день дорога шла среди кукурузных полей, медленно и томительно поднимаясь в гору. Там, где кончались поля, находился последний с западной стороны колодец. Здесь нужно было отдохнуть и набрать воды для второго перехода.
На второй день по крутому подъему дорога выходила на широкое плато, где росли только кактусы. Я ехал, а чаще, прихрамывая, шел за телегой, везущей штабель длинных досок. Ветер бил в лицо, а солнечные лучи входили в тело как светлые иглы. Начинался долгий спуск. Пейзаж становился еще суровей. Здесь ничего не росло, но у подножия плато находился колодец. Возле него можно было устроить привал, распрячь и напоить лошадей, перекусить самому и уснуть, положив голову на плоский камень.
Оставшаяся часть пути проходила по равнине. Впереди поднималась пирамидальная скала с башенкой наверху. Ехать было спокойно. Я знал, что стража с колокольни видит меня и, если я разверну белый платок, мне придут на помощь.
У источника можно было передохнуть. До городских ворот дорога была мощеная и широкая — на ней могли разъехаться две повозки. По покрытому мхом каменному желобу вдоль дороги бежал ручей. После
