шкафы, кресла, диваны и прочие предметы быта ненавистного буржуазного прошлого. Побудительной причиной служила не только теснота, но и стремление не отстать от моды. Надо сказать, что еще и сейчас, когда антиквариат бешено вырос в цене, люди, переезжая на новые квартиры, нередко с легкостью и даже радостью расстаются с дедовским наследием. (Нетрудно представить, что находил среди выброшенного “хлама” опытный собиратель.) Могу засвидетельствовать, что когда я в середине 60-х годов познакомился с Д. С. Лихачевым и побывал у него дома, то был поражен его собранием старинного фарфора. Оказалось, что известный ученый-академик собрал свою коллекцию в основном на... помойках. В этом нет ничего постыдного. Это убедительно свидетельствует лишь о том, как низко упал у нас уровень культуры населения. И в Питере, и в Москве, и в провинциальном Переславле-Залесском картина была одна и та же — старое выбрасывали, и редко кто мог оценить, чего стоят выброшенные на свалку почерневшие иконы, старые картины, книги, расколотая посуда императорских фарфоровых и стекольных заводов. Много ли у нас находилось таких любителей старины, как Ф. Е. Вишневский и Д. С. Лихачев, которые подбирали выброшенные вещи, отмывали, склеивали их и давали им вторую жизнь единственно для того, чтобы дарить людям радость их видеть?
Ф. Е. Вишневский в этом смысле был редкостный человек. Он не только собирал вещи на свалках, но и установил “опеку” над основными московскими складами контор вторсырья. Чего только не доставляли туда “промысловики”! Если бы у нас была налажена специальная служба по контролю за базами вторсырья, то без преувеличения можно сказать, что в каждом районном центре России можно было бы собрать хороший, а то и отличный музей старинного русского быта.
Помню, в Переславле-Залесском краевед и коллекционер С. И. Чертаков показывал мне свое богатство, собранное на местной базе вторсырья: монеты XV — XIX веков, медные иконки, древние литые чернильницы, оловянную посуду петровских времен, самовары, безмены, поддужные колокольчики из села Пурих и с Валдая.
Несколько поколений было воспитано у нас в полном небрежении к своему родному, кровному. Это характерно и для деревни, и для города. Остановить лавину нигилизма теперь не так-то просто.
Хотя я не собиратель, но и у меня была одна уникальная находка. Причем не где-нибудь, а на помойке. Жил я тогда в районе метро “Щелковская” в новом блочном доме. Выхожу однажды утром на работу и неожиданно вижу, как у кирпичной загородки, куда сносили мусор из соседних домов, ветер шевелит потемневшие от времени листы старопечатной книги. Здесь же лежали источенные жучком деревянные “корочки” книги с красивыми медными застежками. Я собрал разбросанные ветром листы и на последней странице прочитал: “Сия святая и боговдохновенная книга, нарицаемая Часовник, напечатана бысть в царствующем граде Москве в царство благочестивого царя Алексея Михайловича при святейшем Иосифе патриархе”.
Находка моя относится к середине XVII века. Согласитесь, было чему и обрадоваться, и подивиться. Ведь это происходило не в 20 — 30-е годы, когда наиболее активно проводились акции Союза воинствующих безбожников, а в середине 60-х годов.
После этого случая я уже не оставлял без внимания свалки старинного хлама, когда проходил мимо. К тому времени я снимал комнату в центре Москвы, в Большом Ржевском переулке, в собственном доме старейшего члена МОСХа Е. В. Гольдингер.
Деревянный двухэтажный дом этот в свое время стоял неподалеку от церкви Николы, что “на курьих ножках”. Теперь уже нет ни церкви, ни дома. На месте церкви стоит красного кирпича школа, а там, где был дом, сейчас скверик. Церковь Николы снесли в 30-х, а дом — в начале 70-х годов. Дом этот был непростой — мемориальный. В нем пел Ф. И. Шаляпин, играли А. Н. Скрябин и С. В. Рахманинов, бывали А. С. Голубкина, И. С. Остроухов, П. П. Семенов-Тян-Шанский, Б. М. Кустодиев, И. Э. Грабарь, Л. О. и Б. Л. Пастернаки. “География” дома угадывается в романе “Доктор Живаго”. Церковь Николы, что “на курьих ножках”, знаменита тем, что была самой маленькой приходской церковью в Москве. Ее прихожанами были жители Ржевских переулков, Молчановки, Собачьей площадки — в основном интеллигенция. Пушкин видел церковь Николы, знал ее и Лермонтов, который во время учебы в университете жил неподалеку, в доме № 8 на Молчановке. Теперь в нем Музей М. Ю. Лермонтова. В пятидесяти метрах от церкви, в старом Борисоглебском переулке, находился дом, из окон которого любовалась Николой Марина Цветаева.
Тотальный снос старых домов и усадеб в районе Собачьей площадки, Молчановки и Ржевских переулков начался в связи с осуществлением проекта бывшего главного архитектора Москвы М. В. Посохина. Недрогнувшей рукой этот строитель, чуждый любви к столице, сделал пролом в древней и наиболее ценной застройке Москвы. Вот тогда и началась агония старинных особняков, уцелевших еще со времен наполеоновского нашествия. Что только не приходилось видеть в те годы на руинах старой Москвы! Кое-что из этой старины пополнило собрание Ф. Е. Вишневского.
С пустыми руками к собирателям не ходят. Прихватив с собой подобранную в соседнем дворе столешницу — “бобик” с инкрустированным разными породами дерева букетом полевых цветов, я как-то направился к Ф. Е. Вишневскому в Щетининский переулок. Музея Тропинина тогда еще не было, поэтому Феликсу Евгеньевичу самому надо было следить за всем. Я застал его на крыше сбрасывавшим снег. Увидев у меня в руках характерной формы столешницу в виде боба (отсюда и название — “бобик”), Феликс Евгеньевич мигом спустился с крыши.
— А ножки где? — спросил он, осмотрев столешницу со всех сторон.
— Ножек я не нашел, а столешницу вам принес, может быть, пригодится.
— Где вы нашли “бобик”?— допытывался Феликс Евгеньевич.
— В Большом Ржевском переулке, во дворе особняка, что напротив дома Е. В. Гольдингер, — ответил я и добавил: — Из особняка всех выселили, видно, сносить будут.
— Едем туда немедленно! — заспешил Феликс Евгеньевич.
