27
— Ну наконец-то! — сказала женщина в шубе.
Я отложил газету, поднял голову.
— Господи, спаси и помилуй, Господи, спаси и помилуй.
Ее подружка, в дутой куртке, неистово перекрестилась на Николая Угодника. Искоса глянула в мою сторону.
Мне пришлось уставиться на заплеванный снег.
— Лишай третий месяц не сходит, — пожаловалась шуба.
— Надо было редькой с медом и троекратно об исцелении святому Панкратию.
Они отошли в сторону. Брезгливо, сверху вниз, уставились на рабочих.
— Пока в управе на лапу не дали, не пошевелились.
— Через улицу потянут, шаромыжники.
— В конце месяца обещали.
— Эти наобещают.
Ковш снова ударился о землю. Вздыбилась, как льдина, белая плита. Снова замелькали лопаты. Дутая куртка придвинулась к шубе.
— Говорят, в храме из-под земли голос.
— Въяве, за царскими вратами.
Пауза, лязг экскаватора. Куртка перешла на шепот:
— У меня сосед ночным сторожем — говорит, каждую ночь…
Я сунул червонец той, что с бельмом.
— То плачет, то кричит женским голосом… — Они снова перекрестились.
— Кто?
— Кто-кто — голос! — Шуба стала озираться.
Ближайшая сточная решетка находилась напротив прокуратуры. На тротуаре столпились журналисты с камерами, суета — раскулачивают очередного олигарха.
Усмехнувшись, я прошел мимо, на угол. Сел перед решеткой на корточки. Ключи, качаясь, поблескивали на солнце. “Хорошо, что не обнаружил раньше”. Теперь, когда прошло столько времени, отступать некуда.
Я разжал пальцы — ключи беззвучно исчезли между прутьев. Представил, как она сидит под землей. Среди фекалий, перепачканная кровью месячных. Потерявшая счет времени. Что вообще делает человек в ее ситуации? Читает стихи, разговаривает сам с собой? Сочиняет письма родственникам? Я вспомнил, как она кричала в постели, — и представил, что под землей она издает те же звуки.
И еще понял, что готов на многое, лишь бы оказаться на ее месте.
Может быть, в безысходной ситуации я смогу узнать о себе хоть что-то.
28
