Месяц назад в новогоднюю ночь я вышел освежиться на балкон с бутылкой мартини. Весь район грохотал и сверкал от фейерверков, и я представил вдруг, что нахожусь не в Москве, а наблюдаю с вершины одной из скал Аргунского ущелья за очередной спецоперацией федералов — жалким подобием проходного эпизода из фильма “Звездные войны”…
Напоследок друг предлагает сходить завтра на литературный вечер в дом Булгакова, модный дьякон - богослов будет читать там лекцию под названием “Демонизм золотой середины”.
— Что мне дьякон? — отвечаю я. — Не пойду, я сам патриарх — на своей кухне. Внутренняя патриархия — убранство кухни, а внешняя — вид из окна. Не пойду. Что мне Восток и Запад, что мне культура, что ЮНЭСКО? Что мне хулители систем?.. Вот только Ясира Арафата жалко, он тяжело умирал, трясся… Куфия эта черно-белая на голове…
После разговора с другом я поднимаюсь с табуретки и стою, смотрю в окно на проспект. В сторону области едет колонна самосвалов, груженных снегом, убранным с дорог. Я насчитал четырнадцать машин и подумал, что глобальное потепление, судя по всему, как-то связано с пересечением орбиты Земли астероидами.
У меня хороший вид из окна. На той стороне проспекта — большая электростанция. Ее полосатые красно-белые трубы в ясную погоду кажутся мне форпостом технологической романтики, а получаемая там из газа энергия — чувственной.
Левее, с другой стороны пустыря, православное сестричество, что-то вроде подготовительных курсов для женщин, собирающихся принять постриг. Двухэтажные деревянные здания, новая маленькая церковь. Верующие из окрестных домов ходят туда на службу.
Весной я хочу съездить в Петербург. Непременно посещу там могилу Лидии Алексеевны на Смоленском кладбище. Говорят, у ее надгробия каждый год двадцать первого мая, в день апостола Иоанна Богослова, собираются какие-то курсистки-вековуши и поют сочиненный Чарской гимн Южному Майскому Союзу.
Никак не могу заставить себя снова работать. Я отвлекся и расслабился... Вздыхаю. Гляжу на чайный гриб в трехлитровой банке с выпуклой надписью “ХОЗ” на боку. Уже года два банка стоит на полке, и никто ее не трогает. Чтобы не выдыхаться, гриб затянул себя поверху пленкой. Кто знает, может быть, за это время в слизи гриба зародилось и погибло множество сверхмалых миров.
На мониторе призывно мигает курсор. Надо дальше приводить роман в божеский вид.
Мама пришла на кухню, поставила чайник. Попросила принести ей в большую комнату чашку чая и конфет “Василек”. Она на сладкой диете.
Несу конфеты и чай. Мама сидит в кресле, смотрит телик, привычно накрыв ноги розовым пледом.
Осиливаю еще шесть страниц. Хочется удалять текст кусками, ничего не исправляя, но так нельзя. От объема зависит прибыль издательства.
Я навалился на стол, подперев голову левой рукой, закрыл глаза и почти сразу впал в такое полудремотное состояние, когда понятно, что не спишь, но при этом не контролируешь сознание: образы и переживания плывут в неуловимом порядке… И мне подумалось, что карта звездного неба — это стильная живопись запустения, а вот ночные огни Кунцева, опрокинутого на сто восемьдесят градусов, похожи на высь обетованную… И неплохо было бы мне затеять на эту тему переписку с каким-нибудь продвинутым владыкой… Или с академиком… И надо будет выступить с инициативой — предложить при каждом приходе создать маленькую обсерваторию для печальных энтузиастов… Надпись пасхальными буквами… Синхронизация нимф и белых пелеринок… Одухотворенные рисовые зерна… Моя кухня станет центром конфессиональной ясности… Фреон в недрах холодильника — это догма… Преодоление стыда между лунными кратерами Альфонс и Птолемей с помощью монтажного письма…
Я вздрогнул и очнулся от ощущения, что вот-вот окончательно забудусь. Монитор погас — компьютер перешел в режим ожидания. У меня затекла рука.
Встаю с табуретки и несколько раз подпрыгиваю, чтобы взбодриться.
Опять сажусь и тупо работаю. Время от времени сохраняю документ.
Посмотрел сомнительную статью о сверхновых и переменных звездах… Многие пишут, например, о приливных силах Юпитера, принципах строительства крупных тел и погрешностях в измерении границ между галактиками, но, работая над такими серьезными исследованиями, скатываются в научную фантастику, с которой, в свою очередь, скатываются в бред и паранойю.
Правлю абзац за абзацем и злюсь на Чарскую. Мама — рядом, у плиты, лепит для меня пельмени.
После обеда вспоминаю: надо позвонить моей девушке.
