2
Тиха была итакийская ночь. Совсем как ветер, летевший с моря. Хотя и был он соленым, пряным, пахнувшим терпким сырым песком. Божественный запах. Ни с чем не сравнимый. Вдохнешь и поверишь в вечную свежесть.
Висели неподвижные звезды. Те из них, что были крупнее, держались кучно и походили на странных причудливых актиний. Издалека долетал негромкий, сладко колеблющий воздух звук. Мелодия то становилась отчетливей, то ускользала и растворялась, но кто б усомнился — поют о любви.
Из спальни, приютившей супругов, просачивался осторожный свет.
— Устал? — усмехнулась Поликсена.
— А хоть бы и так, — сказал Сизов. — Устал я на много лет вперед. Но нынче я об этом не думаю. Есть вещи поважнее усталости.
И тут же подумал с неудовольствием: “Мужское, например, самолюбие”.
Он ждал, что она об этом спросит. Ночью, когда под стрекот цикад так яростно обнимал он женщину, его посещала недобрая мысль. Он думал, что и впрямь постарел, что годы тронули его ржавчиной, что борода — давно седая. Напротив, жена молода и упруга. Не только твердой своей душой, но и своим несдавшимся телом. Он вновь ревниво подумал о Несторе, лукавом друге, подумал о том, много ли было у Поликсены партнеров на этом странном острове, где наложили запрет на ревность.
Спрашивать было бестактно и глупо. И он произнес:
— Ты мной недовольна?
Она вздохнула и вновь усмехнулась:
— Нет, отчего же? Я полагала, ты сразу заснешь. А ты старался. Так трогательно. Юная прыть и тут же умеренность мужчины, который взвешивает свои силы.
Он повинился:
— Нет, я не считал их. Время от времени я задумываюсь. Такое часто со мной случается.
Она повела своим смуглым плечом:
— О чем же ты думал, когда обнимал меня?
— О том, что мы сделали с нашей любовью, — сказал он с грустью.
Она возразила:
— Ты, а не мы. Я жила на Итаке, пока ты скитался по белу свету.
— Если бы знала ты, Поликсена, как варварски устроена жизнь. Жалко становится детей. — И с давней обидой пробормотал: — Взрослым не слишком нужна твоя помощь. Но дети — это другое дело.
— Мы тоже когда-то были детьми, — сказала она. — Эта хворь проходит. Деток он пожалел, сердобольный. Они подрастут и нас не вспомнят. Бедный Сизов.
— Спасибо за жалость. Ее не много на этом свете.
Она спросила:
— А ты жалел меня?
— А разве тебе это было нужно? Мне кажется — нет.
— Тебе это кажется? Мой недалекий, старый Сизов. Мой глупый воин за справедливость. Мой храбрый оловянный солдат.
— Смеешься?
