жизни.
Ёжиков. Какой роскошный коньяк! Как будто бы находишься внутри него, как будто бы ходишь по нему, как по музею драгоценностей…
Занавес.
По авансцене идут подвыпившие Горячкина и Ёжиков. Они видят Петра на косты-
лях. Он падает. Горячкина и Ёжиков с трудом его подняли, но он снова падает.
Ёжиков. Петр, а мы премию получили за фильм о Ларисе.
Петр. Я иду к ней. Лара! Лара!
Горячкина. Минус десять!
Петр. Я второй день добираюсь до вокзала.
Горячкина. Мы не можем — я просто не могу — оставить его умирать!
Ёжиков. А ты думаешь: так просто и легко вызвать к Петру кого-нибудь?
Горячкина. Хватит! Мы ведь тележурналисты. Чего-то добиться сумеем.
Расходятся в разные стороны и звонят.
Ёжиков. Вот едут уже.
Горячкина. Петр, слышите: едет машина!
Слышен звук “скорой” (сирена). Выходит Медсестра (бывшая Кикиморой). Петр сначала
ползет. А после встал, пошел, вдруг замахал костылями, словно учится летать.
Медсестра. Если бы я не была тогда в костюме Кикиморы. Эти тряпки, уродующие мою фигуру, — их же тетка на меня напялила. А впрочем, настоящий мужчина — он всегда разглядит все, что ему нужно. (Разглядывает Петра.) Впрочем, и настоящая женщина может разглядеть… или домыслить.
Петр, опираясь на нее, уходит в левую кулису.
Петр. Прости меня, Лара! Так жить захотелось! Обязательно с тобой свидимся, только потом. (Кричит.) Подождите! Не уезжайте! Я сам! Вперед! Воля к жизни! Джек Лондон!
Ёжиков. А ты мне говорила, что такие девицы ищут или жеребцов, или — богатых папочек.
Горячкина (хватаясь за сердце) . Стало часто сердце прихватывать… Вчера в трамвае — ехала за сыном — шарах! Сердце. Едва умолила парней, пьющих пиво, уступить место. Пиво пьют — а такие злые.
Ёжиков. Все, кто пьет пиво в транспорте, и есть злые люди. Добрые дотягивают до дома.
Звонит мобильник. Горячкина отвечает.
Горячкина. Боже мой! Где? Куда его увезли?
Ёжиков. Что случилось?
Горячкина. Наш Северин Петрович — представляешь — въехал в столб.
Ёжиков. Он же всегда так гоняет…
Горячкина. А перед этим хорошо он выпил с нами.
