действием кондиционера, поставляющего в комнату нечто, оттеняющее твое существование. Нет, это даже не фон, но фотографический витраж, делающий существование более объемным и выпуклым. Озонирование, изменение температуры, климат-контроль независимой и неприручаемой мысли, которая тем не менее влияет на влажность твоей кожи.
3 . Это, конечно, в первую очередь музыка концертных залов, где она, музыка, попадает под лупу внимания, но и сама становится лупой, помогая человеку сосредоточиться на собственном вычитании, вычитании самой музыки.
Есть опусы, легко существующие фоном, они в основном и употребляются дома, однако большинство важной (с интеллектуальной точки зрения) музыки оказывается “одноразовой”.
В том смысле, что добровольно, “просто так” ты ее слушать не будешь. Она не добавляет комфорта твоему существованию и совершенно не помогает “строить и жить”.
Как раз, наоборот, начинает строить в густом вечернем воздухе странные мыслительные лабиринты, из которых ты уже никогда не выберешься наружу, — так однажды осевшее на стенках сосудов впитывается организмом, становится частью твоего содержания.
4. ...струнные квартеты Шостаковича, один за другим в течение дня, прослушал комплект, день и закончился, или же ночь подошла к концу; шуршишь по своим делам, складываешь буквы в слова, а диалог скрипок, альта и виолончели влачит свое собственное существование.
Одно из главных свойств музыкального стиля Шостаковича (непредсказуемость, когда каждый новый пассаж словно бы
Когда невесело, когда тебе нехорошо, когда мутит, важно, чтобы кому-то рядом было бы еще хуже. Трудно сравниться в степени экзистенциальной изжоги с тем, что предлагает Шостакович (что можно поставить рядом с этой постоянно углубляющейся ямой-трещиной? Только не говорите мне про Шнитке, вся общность этих двух заключается в первой букве фамилии).
Вот тебе и становится не так одиноко...
5. Шостакович: нестойкость сновидения. Переменчивость как принцип, возведенный в систему: за каждым поворотом открываются новые дивные дивы, предугадать невозможно. Горизонт отодвигается и раздвигается; прошлое стирается — будто бы его и не было вовсе.
Метаморфоза метареализма: цели нет, перемещение как главный источник информации и вдохновения. Из чего родится атмосфера? Язык не способен передать, показать на пальцах, выразить. Музыка — это же что-то внешнее, обтекающее и обтекаемое, можно сказать, автоматическое письмо: “незрелый труп хлебнет молодого вина…”
Логика и нестойкость сновидения: главное ускользает при переводе и при пересказе, самое важное дословесно и скребет по гортани невыразительным невыразимым. И даже если слушать много раз подряд, то повторений не случится: каждый раз по новой, каждый раз воскрешая и умирая наново. Несмотря на то что, в общем-то, музыка есть прежде всего узнавание.
Так, может быть, поэтому это
6. Музыка Шостаковича насквозь биографична (Прокофьев, кстати, более дистанцирован, отстранен — как в детстве научился сочинять, так с тех пор и играет в игры, примеряет маски), событийная канва составляет литературную программу практически всех опусов, за исключением тех, где за основу взят чужой сюжет. Да и тот, если честно, обволакивается музыкальной сладковатой слюной и в конечном счете присваивается композитором.
Природа не терпит пустоты, и в данном случае композитор работает как писатель, а писатель работает как актер, по принципу “все из себя”, только актер играет телом и лицом, а писатель вываливает свою нутрянку.
Если понимать, что в основе симфонического или инструментального опуса лежит “вещество жизни” самого композитора, тогда становится понятным и дискурс жанра. В книге К. Мейера (моей самой любимой книге-справочнике о композиторе) приводятся его слова: “Симфония — это роман или драма Шекспира”.
Причем роман эпический, где первая часть выполняет роль основного нарратива.
Первые части практически всех симфоний Шостаковича (нужно посмотреть других композиторов) противоположны всему остальному звучанию опусов, всех последующих его частей, можно даже сказать, что есть первая часть и все остальное.
Даже если первая часть той или иной симфонии не так велика по объему, как остальные (хотя
