выводит горе-почтальон Марина, в очередной раз тайно избавившись от пуда рекламной макулатуры — так же, как, если верить бабушке Зине, избавлялись от запретного плода монахини Белорадовского монастыря, топя новорожденных чад в ближайшем пруду.
Глядя на куклу, я вспомнила Белорадово. Бабушка с детства пугала меня этим прудом.
— Твое произведение?
Вопрос отрывает меня от экрана. Я оборачиваюсь. Произведение состоит пока из одного абзаца.
— Мня-мнясная первая строчка! — Косая жует пирожок из французской пекарни, и поэтому я не могу разобрать, какая же, собственно, первая строчка: классная или ужасная? Но переспрашивать я боюсь (скорее всего, нахамит) и, чтобы хоть как-то соблюсти политес, предлагаю, хотя уже ясно, что в пустоту:
— Могу дать почитать, когда допишу. Если захочешь, конечно.
Так вот, подруга Марина, по совместительству рекламный почтальон, портниха-надомница и издатель самодельного журнала “Голубые небеса”, старалась время для разноса почты выбирать вечернее. И под покровом темноты в помойный бак утилизировались свежие газеты — и мимоходом извлекались вещи, перечисляю только самое ценное: а) уже упомянутая подаренная мне кукла; б) бальное платье с филигранными вышивками, достойными модного дома “Китмир”; в) часы с кукушкой (правда, выломанной, Марина потом туда нос Деда Мороза приделала, такой, на резиночке был); пишущая машинка “Urania”; г) расписной фарфоровый чайник (к сожалению, без ручки, но Гарднер, Гарднер!); д) литературное приложение к журналу “Нива” за 1900 год; воротник в виде лисы с засушенной наглой мордой; е) гарнитур венских стульев с узорным маркетри на спинках, не очень почерневших от времени и не сильно испорченных древоточцем.
Реестр можно длить и дальше, абецедарный ряд будет развертываться словно свиток и, обрастая новыми припомненными подробностями, достигнет многих страниц. Судьба же все эти предметы постигала одна: счастливая.
Диковины и артефакты, отжившие век у прежних хозяев, незамедлительно отмывались, чинились, перешивались, раскрашивались — и оставались жить в чудесной Марининой квартире.
— Тебе не нужна в студию кукла? — спросила однажды Марина, когда я собралась уходить.
— Наверное, нет. У нас уже есть одна… — Но тут я спохватилась: — А впрочем, давай. Пригодится.
Марина вручила пакет. Высунувшись из целлофана, странно скривившись — вероятно, сломался шарнир, — набок свисала несчастная, жалкая, с плоским лицом, с закатившимися под ресницы глазами, точно как у младенца- утопленника, печальная пластмассовая головенка. Беру! Беру!
— Фотографии потом покажешь!
— Обязательно. — Я уже стояла в прихожей и застегивала меховой френч.
Френч был действительно меховым, из шкурок теленка. Я купила его у Муртады — он держал секонд-хэнд на задворках Розовых домов. Заведение располагалось в многокомнатной квартире на первом этаже жилого дома, аккурат между булочной и ломбардом. Я забрела туда совершенно случайно и, увидев россыпи мехов, тканей и кож самых немыслимых фактур и расцветок, пришла в неописуемый, совершенно детский восторг. Это было похоже на что угодно: на костюмы с венецианского карнавала, испанской фиесты, парагвайского велорио, гримерку оперной примадонны, реквизиторский цех киностудии, кибитку бродячего цирка — но только не на комиссионку. Гипюр, габардин, бархат, парча, органза; ворох шелков, муар и атлас, жаккарды и крепы; кружева, блестки, стразы... Коллекция от ретро до нью-лука; Вудсток и Шампс Элизе, Банхофштрассе и Виа Монте Наполеоне — и все блестит, переливается в электрическом свете — до хоровода в глазах, до помутнения. Лавка праздника, сверкающая, как богемский хрусталь!
За все это великолепие Муртада просил копейки.
Сначала я даже слегка растерялась от яркости красок, хлынувших как из рога изобилия, да еще в таком странном месте. Но замешательство длилось недолго и вскоре сменилось азартом обновления гардероба. Я перерывала кучу за кучей, нагребая при этом собственную горку раритетов. Платье, отороченное гагачьим пухом, кофточка с бретельками из пайеток, огненно-оранжевый свитер, пашминовый палантин, практически новый свакаровый полушубок… Кучка находок росла. И уже было ясно, что за один раз это просто не унести.
— Можно, отложу до завтра?
— Прыхадыти, канечна, — разрешил Муртада, помогая запихивать сверток на антресоль, чтобы
