Новый Мир ( № 4 2008)

…Дочитывая этот пассаж, я почему-то вспомнил фильм “Мимино”, как Валико и Рубик-джан ругаются в гостиничном номере: “…Ты мнэ сердился!..” — “А я на тебэ так сердился!!!..” — “Что?!” — “Что!” — “О!..” — “…О!”

Сергей Нефедов. Истоки 1905 года: “Революция извне”? — “Вопросы истории”, 2008, № 1.

“„Так совершилось величайшее по своей трагичности и последствиям событие, прозванное революционерами ‘Кровавым воскресеньем‘, — писал жандармский генерал А. И. Спиридович. — Провокация революционных деятелей и Гапона, глупость и бездействие подлежащих властей и вера народная в царя — были тому причиною”.

Выводы высших полицейских чинов опираются на всю доступную информацию и соответствуют фактическому ходу событий; стремление избежать повторения столь нежелательного кризиса вынуждало их быть по возможности объективными. Что может добавить к этим выводам теория вестернизации? По основным параметрам (утверждение западного парламентаризма как цель движения, роль интеллигенции, использование социальных конфликтов традиционного общества, тактические приемы) первый период русской революции можно трактовать как классическую „революцию вестернизации”, „революцию извне”. Если следовать этой теории, российская либеральная интеллигенция, осознав свою слабость, встала на путь „революционизации” народа, используя для этого методы политической провокации”.

Уистен Хью Оден. Отказ от полета. Стихи. Вступление и перевод Владимира Гандельсмана. — “Октябрь”, 2007, № 1 <http://magazines.russ.ru/October>.

Так велико это утро, так пролито на

зелень округи, так плавно легла

ранняя на холмы тишина,

что не смущает ее и строптивость крыла,

в озере подгоняющая двойника, —

и, зародившись у самой воды,

ветер возносит под облака

стаю непререкаемой красоты.

Песней вернув белизне

первоначальность, бессмертие обрести...

Если бы! Свет над долиной горит

неодолимо, и слово на ветер летит,

и обрывается вовсе, и не

хочет, едва вознесенное, расцвести.

(“Песня”, 1956)

(“Одна из черт, огорчавшая читателей Одена, — его прозаичность, „тьма низких истин”. Дело не в циничности или банальности мышления — таков сознательный выбор. В конце концов, нам известны его несравненные высоты вроде „Осени Рима” или „Песни”, в которой птица-поэт, видящая свое отражение на поверхности озера, хочет „песней вернуть белизне первоначальность...”. И можно предложить по крайней мере два взгляда на то, почему песня у Одена себя обрывает и отказывается от полета (ср. финал „Песни”).

Во-первых, его отношение к языку, напоминающее отношение Данта. <…> Дант понимает, что напыщенная речь ведет в тот же Ад, в котором мучаются грешники его Комедии. Кажется, что иногда он потворствует своему искушению, во всяком случае, в первой части Комедии, но борьба длится, и нечто похожее происходит с Оденом: аскетизм противоборствует распущенности. Он слишком хорошо знал, что такое лживо-убедительные речи, он был современником Нюрнберга 1934 года и всех кошмарных последствий фашизма и сталинизма. Язык — сложная и опасная вещь. Оден работает с ним словно бы в асбестовых перчатках, оберегая себя и читателя от ожогов.

Другая причина „отказа от полета” — в том, что Оден определял как „слезы вещей, наша смертность, поражающая в самое сердце”, и это более субъективная, что ли, причина. Когда читаешь Одена и даже его поздние риторические стихи, все равно невозможно не расслышать голос любви из его раннего стихотворения „Когда я вышел вечером пройтись по Бристол-стрит...”, голос, возвещающий, что любовь