что Волкерс и так пожил достаточно, грех жаловаться, каждому бы столько прожить. В зале на втором этаже, объединенном с кухней, мы включили музыку — Ивана Хандошкина, Сонату № 1 для скрипки соло. Арий, слегка пошатываясь, занялся приготовлением цыпленка табака, а я хотел позвонить в Англию своей Ами, но не смог, потому что мой российский сотовый оператор на всякий случай приостановил оказание услуг, решив, наверно, что я уехал навсегда. Дозвониться Ами с телефона Ария я тоже не сумел, запутавшись в кодах.
Было уже совсем поздно, когда мы съели цыпленка. После этого Арий совершил телефонный звонок, и минут через двадцать к нам в гости пришла белокурая девчонка-голландка лет шестнадцати по имени Данаи. Арий поцеловал девчонку и велел ей приготовить ананас, лежащий на подносе с фруктами посередине стола. Данаи ножом отсекла ананасу пышный хвост. Данаи очистила ананас от кольчужчатой кожуры. Данаи порезала его на кусочки. Данаи положила их в кастрюлю. Данаи облила их бурбоном, подогретым в половнике над свечой, и подожгла от спички. Данаи погасила синее пламя ровно через двадцать одну секунду, накрыв кастрюлю крышкой. Данаи разложила теплые дольки по чашкам. Арий достал из холодильника бутылку шампанского, откупорил ее с отлетом пробки в стену, и наше всенощное бдение было скрашено контрастом холодного игристого вина и теплого ананаса.
На следующий день я проснулся только вечером — на диване, в зале на втором этаже. Ария не было, его юной подруги тоже. Я вышел на балкон. Внизу на глубине шести этажей мимо дома по дороге проезжали машины. Велосипедисты перемещались отдельно от них — по двум узким дорожкам, покрытым жизнерадостным темно-красным асфальтом. Основную же часть панорамы занимала вода — Маасский затон, начинающийся сразу за дорогой и со всех сторон окруженный городскими строениями: слева — промзонами, а справа — домами, из-за которых торчала местная телевизионная башня, — так могла бы выглядеть московская Останкинская, если бы на две трети вросла в землю и асимметрично растолстела.
Напротив балкона, где я стоял, находился пирс, полностью занятый кораблями. Где-то вдалеке затон смыкался с рекой, оттуда в него заходили небольшие грузовые суда под флагами разных стран. Корабли, которым не хватило причала, пришвартовались к другим кораблям, образовав интернациональное единство, овально вытянутое соответственно пирсу. Доминировали в этом скоплении голландскиетриколоры.
Названия кораблей не были различимы; в зале я взял с полки бинокль, вернулся на балкон и стал их читать. Вот он, этот соборнейший из текстов: PARANA-3290299 (в кормовой — жилой — части оного корабля натянуты веревки, на них сохнет белье), MARIAN-3110132, SPIRIT (не все имена отягощены номерами), VIOS ROTTERDAM-2309937 (белым по голубому борту; далее я укажу цвета выборочно), ТREPANG, PARADIGM-9054570 (зеленым по бурому), ECLIPS-3091 (остальные цифры закрыты рубкой другого корабля), PORPHYRY (оранжевым по серому), DOGGY STYLE-2600354 (розовым; оттенок темного фона можно назвать «стыдливым»), THE THIRD EYE (на носу этой желтой баржи устроена маленькая детская площадка — с песочницей и качелями; на песке лежит красный мяч), JELLYFISH, MARCO (гружен углем), IDUNA- 2101934 (синим по светлой охре), KYLIAN ROTTERDAM-3696470… Следующее имя не видно, назову этот корабль ANONYMOUS, — вроде неплохо, напоминает НАУТИЛУС... ZWAANTJE-8161425 (белым по темно- зеленому). Дальше — еще два безымянных корабля, пусть они зовутся OSIP и MANDELSHTAM, в честь поэта, который был неравнодушен к античным флотским аллюзиям… На корабле в дальней правой части текста видны только три первых буквы BEA (красным по синему), и я не буду предполагать, каково название целиком, потому что не люблю такого рода ограниченности… Далее — FEROX, NORTHERN STAR и, наконец, последнее плавсредство — JOMAJA-9625320 (бирюзовым) плюс желтая буква N на общем черном фоне. Эта баржа плотно загружена разноцветными контейнерами, на борту ее стоят, что-то обсуждая, трое мужчин.
Я прочел список кораблей до конца5. Справедливости ради надо сказать, что еще одна длинная синяя баржа плыла вдалеке, но я не знал, направляется ли она к этому списку, к этому пирсу, или еще куда-то, и названия ее не указываю. И чтобы все было учтенным, не скрою: пока я читал этот текст, над ним пролетела пара увесистых голландских уток6.
Направив бинокль чуть выше, я смотрел, как солнце красным шаром съезжало в урбанистической марежи7 за гряду промышленных строений на той стороне затона. Наглядно изобразить это можно, использовав фразу «солнце быстро садилось», но на голландском языке — смешав прописные и строчные буквы так, чтобы они походили на упомянутую выше гряду промышленных строений, а также использовав подчеркивание, символизирующее кромку воды, то есть следующим образом:
De zoNGIngsNeLoNDEr.
Солнце скрывалось примерно посередине слова GIng. На самом-то деле оно, конечно, в это время в центре нашей планетной системы (ярко-белое на черной вселенской подложке) вращалось вокруг своей оси в 150 миллионах километров от меня, стоящего на балконе, оно восходило в это же время для миллиардов людей с другой стороны Земли, оно горело, чтобы когда-нибудь сгореть до конца, и — воодушевлю его на мгновенье — Солнцу даже в кошмарномбреду вряд ли могло показаться, что по моей воле оно будет всего лишь исчезать за латинскими буквами, немного левее желтого портового крана с черной надписью KALMAR, исчезать, частично скраденное белесым дымом из трубы безвестной котельной, исчезать, напоследок мазнув киноварью некоторые удачно застывшие относительно заката поверхностикораблей и явив пресловутую дорожку на воде взору русскоязычного парня по фамилии Zobern, временно проживающего в одном из домов квартала Maashavenoostzijde.
Вскоре совсем стемнело, и пришел Арий, принес упаковку голландского пива «Alfa», и я аккуратно похмелился. Потом Арий отправился спать, сказав, что он встал в одиннадцать утра и весь день с больной головой делал свой бизнес.
Я сидел в зале, читал книги, слушал музыку и понемногу пил пиво. Около пяти утра я вставил в проигрыватель аудиодиск с записью оперы Прокофьева «Огненный Ангел», лег на диван и уснул. Мне привиделась странная полупрозрачная стена, за которой жалобно ныли силуэты двух гитар — причем ныли сами по себе, никто к ним не прикасался, гитары висели в воздухе. Я стал думать, как это получается, и решил, что за стеной, возможно, дует сильный порывистый ветер, который колеблет ослабленные струны, а
