Тут приходит в голову следующая история. Один мой знакомый, с которым мы учились в университете, влюбился, что с ним, вообще говоря, случалось не часто. Девушка его была филологом, изучала иностранные языки, сука была редкостная, но он на это не обращал внимания, влюбился, одним словом. И вот она, я же говорю — сука, вдруг решает поехать в Берлин для разговорной практики. Он проводил ее на вокзал, долго и страстно обещая, что будет ждать, она невнимательно слушала, печально поцеловала его на прощанье и уехала. А он от отчаянья запил. Через месяц кто-то сказал ему, что она в Берлине вышла замуж — бросила родной университет, забила на разговорную практику, нашла какого-то итальянца и вышла за него замуж. После этого он, как бы это правильнее назвать, запил еще интенсивнее, пил месяц подряд, завалил сессию, в какой-то момент остановился и пошел в овир. Прекрати, говорил я ему, куда ты поедешь, эта сука опять тебя бросит, но он меня не слушал, просил не называть ее так, говорил, что понимает ее, что ей еще оставалось, она просто несчастная и ранимая женщина, не перенесла разлуку, сука она, пытался я его убедить, но он даже слушать не хотел. В июле он получил паспорт и поехал в Польшу.
Что-то случилось, что-то ужасное и непоправимое, что-то заставило ее изменить, думал он, стоя на польской границе и всматриваясь в июльских сумерках в колонну цыганских автобусов, груженных неработающими вьетнамскими телевизорами, глядя на машину скорой помощи, что ярко светилась в темноте, будто большая белая раковина на океанском дне, рассматривая трех растерянных польских таможенников, что грузили в скорую помощь студентку Ягеллонского университета, что-то, несомненно, случилось, но все еще можно поправить, все опять вернется на свои места, все будет хорошо. Но он не знал главного: никогда ничего поправить нельзя.
В Хелме он купил у цыган шенгенскую визу. Цыгане упорно торговались, предлагали купить у них партию телевизоров, предлагали купить у них белорусскую проститутку, выводили ее из автобуса и демонстрировали, гляди, говорили, какая красавица, у проститутки не хватало переднего зуба, она была пьяная и веселая, громко кричала и мешала сделке, но цыгане не отступали, мой знакомый уже было согласился ее купить, но тут проститутка закричало слишком громко, у цыган не выдержали нервы, и они загнали ее обратно в автобус, вернулись и продали ему шенгенскую визу за двадцать марок. Все еще можно поправить, думал он, все еще можно поправить.
Поляки его не выпустили, арестовали, обвинили в подделке документов и депортировали домой. Дома он сразу пошел в овир. Хочу, сказал он, оформить документы на выезд в Израиль. Вы что, еврей? — спросили его. Да, ответил он. По фамилии Бондаренко? — засомневались в овире. Да, он твердо стоял на своем. Мои родители родом из Винницы, выродки. Полукровки, поправили его. Так что с выездом? — снова спросил он. Знаете, сказали ему, если б еще не ваша фамилия, может, мы что-нибудь бы и придумали, но с такой фамилией ну какой может быть выезд в Израиль?
Да что ж мне теперь, в отчаянье думал он, идя по июльскому Харькову, из-за этой проклятой фамилии так и мучиться всю жизнь, что же мне теперь, всю жизнь вспоминать о ней, о ее теплой коже, о ее черном белье — вспомнил он о белье, сел в поезд и поехал в Польшу. В Хелме нашел цыган и снова хотел купить у них шенгенскую визу. Цыгане призадумались. Слушай, сказали они, видно, тебе действительно нужно в Берлин, давай так — купи у нас проститутку. Да вы з...ли, — отчаянью его не было границ, — зачем мне эта старая кляча? Кто это старая кляча? — вдруг обиделась проститутка и стала кричать, но цыгане быстро загнали ее в автобус и заперли дверь на большой висячий замок. Слушай, сказали они ему, ты не понял — мы тебе ее не просто так продадим, мы вас поженим, временно, конечно, заодно у вас на свадьбе погуляем, оформим вас как еврейскую семью из Витебска, переедете границу, поможешь ей в бундесах толкнуть партию японских телевизоров без кинескопов и благополучно разведешься. Тебе ведь в Берлин надо? Надо, грустно сказал он. Ну, так в чем дело? — удивились цыгане, смотри, какая красавица, принялись они за свое, опасливо поглядывая на автобус, из которого грозно кричала что-то белорусская проститутка. Хорошо, согласился он, а фамилия у нее хоть еврейская? Еврейская, успокоили цыгане, у нее замечательная еврейская фамилия — Анжела Иванова, по первому мужу.
Поляки их не выпустили. Они тормознули автобус, обнаружили в салоне кучу вьетнамских телевизоров без кинескопов, под одним телевизором нашли моего сонного знакомого, который еще не отошел от свадьбы, он смотрел на них из телевизора, словно сообщал последние новости, и в новостях этих речь шла о том, что мир катится в пропасть и что мы чем дальше, тем глубже проваливаемся в его трясины и ловушки, что мы все больше отдаляемся друг от друга, теряем друг с другом всякую связь, что мы не можем найти друг друга в бесконечной вселенной, сами себе портим жизнь, здоровье и нервы, лишая самих себя веры и надежды, одним словом, новости были тревожные. Белорусскую проститутку, что характерно, в автобусе не обнаружили, куда она подевалась, никто не знал, даже цыгане из Хелма этого не знали, хотя казалось, что они знали все. Знакомый проходил по делу один. Ему вменяли неоднократное использование фальшивых документов и незаконную торговлю контрафактными вьетнамскими телевизорами без кинескопов, но доказать смогли только управление транспортным средством в нетрезвом виде. В тюрьме он сделал себе наколку на правом предплечье — печальное женское лицо с длинными вьющимися волосами. Наколка кровоточила. Вызвали врача. Врач с отвращением наколку осмотрел. Через несколько месяцев знакомого выпустили. Он вернулся в Хелм, разыскал цыган и остался вместе с ними продавать русским угнанные машины. Его бывшая девушка, что тоже характерно, вскоре развелась, точнее, она даже не разводилась, ее итальянца однажды после футбола избили скинхеды, проломили арматурой череп, и он, не приходя в сознание, умер. Оставшись с ребенком на руках, она решила завязать с изучением языков и попробовала устроиться в турецкий фастфуд рядом с Александерплацем. Турки ее охотно взяли — в отличие от них, она знала язык. С моим знакомым, насколько мне известно, она больше не встречалась.
Чем примечательны все истории о любви? Возможно, тем, что когда человек по-настоящему влюблен, ничья помощь ему не нужна. Ему совершенно не нужны благоприятные условия, ему все равно, как складываются обстоятельства, как развиваются события, благосклонны ли к нему святые, благоприятно ли расположены звезды и планеты, влюбленного человека переполняет страсть, он руководствуется исключительно своим внутренним безумием, его ведут вперед его сердце, его душа, его внутренние органы, они не дают ему покоя, не дают отдыха, изматывая ежедневной неутолимой жаждой — глубокой, как артезианская скважина, черной, как сырая нефть, сладкой, как смерть во сне в пять утра в старом фольксвагене на польско-немецкой границе.
Перевел с украинского А. Пустогаров.
Пустогаров Андрей Александрович родился в 1961 году в г. Львове, окончил МФТИ. Член союза “Мастера литературного перевода”, перевел произведения Издрека, Тараса Прохасько, Юрия Андруховича. Живет в Москве.
