соседа; ведь он так мечтал о костерке на берегу. И конечно, того человека из тьмы, который просил о реке, о воде, о маме. Всех возьмем. С Николаем — надежно. С ним и с бабушкой Настей, которая от любой беды сохранит и успокоит боль. Она умеет. В далеком детстве много всякого было: падал с велосипеда, с лошади, с дерева, зимой простуживался, болел, и бабушка Настя всегда помогала. Ее большие теплые руки, ее лицо, ее голос, ее песня: “Один — серый, другой — белый, а третий — подласый…”
И приходил долгий врачующий сон; а волшебные кони — серый, белый, подласый — мчались еще кому-то на помощь. Кони могучие, быстрые, гривы по ветру стелятся; они мчались так быстро к далекому морю, и через море, и на край белого света.
Но, может быть, — конечно же! — сегодня в их помощи и нет нужды, потому что в сообщении сказано всего лишь о том, что “имеются жертвы”.
“Имеются жертвы”… Илья опомнился, с трудом выбираясь из путаницы болезненных мыслей, видений, где все мешалось: живые, мертвые, день минувший, сегодняшний, былое и сказки.
Наважденье прошло. Жизнь продолжалась. Солнце уже поднялось высоко, в полудень. И нужно было что-то делать: куда-то звонить, что-то узнавать, пока не проснулась тетушка. Потому что Интернет твердил и твердил свое: “Имеются жертвы”.
* *
*
не могу вздохнуть хочет сказать больной
но могу дышать
кто-то большой стоит над моей душой
не дает быть перестать
я бы умер на полчаса
но от боинга вылетающего из орли
отрывается взлетная полоса
и монах дошедший до края плоской земли
переваливается через край видит новые чудеса
интересней чем рай
[Man]
Игорю Манцову
За окном соседи голосят.
Я проснулся, мне за пятьдесят.
За окном великая страна.
Очень эта родина странна.
Человеку к старости нужна
Собственная тесная страна,
