или этот извив дороги ты же больше никогда не увидишь. И потому что поезд дальше несется, и потому что на обратной дороге твое внимание может быть приковано к чему-то иному. Ты и вовсе можешь проспать всю обратную дорогу или, уткнув нос в книгу, перебирать карамельки чужих слов.
Я уже не говорю об облаках, живущих отдельной, неповторимой жизнью…
Слюсарев своими работами разрушает литературу — его пустотный канон состоит из разреженного воздуха и разбегающихся в разные стороны подробностей.
Но, с другой стороны, как человек старой формации, старой антропологической закалки и традиционного склада (отныне уже практически исчезнувшего) он вносит во всю эту зияющую пустоту максимальное количество смысла (смыслов), то есть возвращает в жизнь ту самую литературу, с которой его изображения борются.
Конфликт между литературой и нелитературой разрешается выходом на какой-то иной уровень визуальности, создающий многосоставные образы, которые можно было бы назвать “анда”, позаимствовав это понятие у Андрея Левкина.
В своей “Серо-белой книге”, описывая основы бытовой метафизики, Левкин формулирует несколько понятий, категорий и разрядов, самым важным из которых мне кажется
“По ходу текста все время возникают куцые, пошлые и неопрятные слова,
как то2: метафора, объект, картинка, аллегория. Дать этому процессу ход, так обнаружатся еще и всякие инсталляции, коллажи-персонажи, а то и что похлеще типа символов-образов. Это нехорошо.
А всего-то имеется в виду очень простая вещь: какое-то число отдельных штучек, которые совокупно образуют новую целую штучку. Существующую уже отдельно, но всеобъемлющую, как раз даже и не слишком большую. Называть такую штучку будем анда.
Вот, например, фраза, состоящая из запотевшего осеннего окна, туман на котором скатывается в капли. Ползущие вниз, к подоконнику — потрескавшемуся, в отламывающейся краске; сырые сигареты и прощальный крик электрички за лабазом — это и есть анда...”
Анда — гланда, сгусток, тромб, нестойкое новообразование, иероглиф, пасьянс, сложившийся внутри воспринимающей единицы; анда — красота, доступная тебе одному, тебе одному внятная. Многоуровневая метафора высшего порядка…
Это же одна из самых сложных и нереализуемых литературных задач, сформулированная Владимиром Набоковым в романе “Дар”, — попытаться превратить читателя в зрителя. Слюсарев проделывает обратную процедуру, превращая зрителя в читателя.
Такая задача для фотографического искусства не выглядит исключительной, иное дело, что другие фотографы практически всегда фиксируют нечто и только Слюсарев — ничто, оказывающееся сырьем для создания нестойких и летучих
Именно анда (соединение разнонаправленного и несоединимого) оказывается у него формообразующим сюжетом. Совсем как у Морелли из “Игры в классики”, который, являясь писателем для писателей, меньше всего думал о понятности и понимаемости, разрабатывая “пути в неизведанное”, самодостаточность паралитературной рефлексии.
Замечаешь, что одной из главных тем “Художественного дневника”, исследуемой из номера в номер, оказывается поиск “вещества жизни”, зафиксированного искусством.
Обычная жизнь бессобытийна, в ней сложно найти внешний сюжет, из-за чего серьезная литература сегодня и проигрывает коммерческим жанрам (боевикам, детективам), сплошь состоящим из избыточных историй. Из историй только и состоящих.
Другая важная тема, которую, оказывается, ты ищешь, — переплавление одних видов искусства в другие: романного сырья — в экранизации и инсценировки, пьес-— в балеты, новостей — в картины, картин — в фотографии. Культура — саморегулирующийся механизм обменов и замещений — мощно ворочается, пытаясь найти новые формы освоения нынешней жизни с помощью нынешней техники.
Традиционные формы бытования искусства ветшают и окукливаются, традиционные способы описания все хуже и хуже конкурируют с более бойкими собратьями (медиа, шоу-бизнес, реклама). Именно поэтому главный “нерв” нынешних исканий приходится на перемены художественной и художнической участи, приспособленности и приспосабливаемости ее к обстоятельствам.
Слюсарев, способный создать событие из чего угодно, находится внутри этого времени, он воюет с литературой для того, чтобы, отнимая литературу у литературы, создать новую словесность. Точнее, новый способ описания — когда слова уже не важны, хотя и присутствуют где-то рядом.
Мир меняется на глазах, и как выразить, как зафиксировать все эти изменения? Слюсарев создает серии, объединяя фотографии в тематические и поэтические циклы изменений и становлений.
