Напиток — пиво
«Кома» была «заточена» под конкретное пространство — зал Галереи Марата и Юлии Гельман на Полянке, находившийся в подвале старинного дома с мемориальной доской на борту.
Ты спускался вниз по белой лестнице будто бы в трюм и из предбанника попадал в просторное белое помещение, посреди которого стоял большой стол, похожий на операционный (отметим страсть архитектора к квазимедицинской утвари на колесах), на котором был распят город.
«Распят» — разумеется, красивая метафора, возникающая из-за внутреннего движения внимания вслед за курсором взгляда. Этот умозрительный вихрь, закручивающийся в виртуальную спираль, собственно говоря, и составлял главное содержание инсталляции.
Потому что после того, как ты насладишься видом кукольного городка, выстроенного на операционном столе таким хитроумным способом, что кажется, будто бы перед тобой макет-карта, состоящая из отдельных домов размером со спичечный коробок каждый и из самых разных архитектурных объектов, составляющих целые кварталы, улицы и проспекты — с площадями, дорогами и многочисленными подробностями, — ты замечал, что по периметру стола закреплены штативы с колбами, выглядящие утрированными капельницами. Посредине стола с потолка свисает ряд таких же аккуратных, как емкости, ламп в отчужденных каких-то алюминиевых плафонах.
В эти капельницы налита вязкая жидкость черного (если память не врет) цвета, сочащаяся по прозрачным пластиковым трубочкам и капающая на стол. Ну понятно, что со временем нефть (скорее всего, это именно она, хотя в 2000 году темой нефти в искусстве особо не пахло) или же мазут затопят город, таким образом погубив его.
И уже наигравшись глазами и дав волю рукам (соблазнительные эти домики, вылепленные из зеленой глины, с намеченными скальпелем окнами и прочими декоративными деталями, арками и даже подъездными козырьками, мансардами и слуховыми окошками, выглядели как игрушки, как воплощение детской мечты об игрушечной железной дороге, впаянное в до последней мелочи продуманный ландшафт с многочисленными подробностями и складками), ты замечал на стенах большие (черно-белые?) фотографии с видами разрушенных городов и прочих урбанистических кошмаров, время от времени подкидываемых нам природой.
Ассоциативная связка-сцепка привязывала эти выразительные фотографии, запечатлевшие динамику перемещения торнадо и следы его присутствия (выкорчеванные деревья, покореженные автомобили, выпотрошенные дома), к безмятежному летнему городу, пока еще не подозревающему о собственной участи.
«Господь, большие города обречены небесным карам…» — писал Рильке (в другом варианте перевода говорится «обречены на гибель») и, в этом смысле, уравновешены с человеком: антропоморфность возникает из-за неизбежности конца, когда не важно, дерево ты или Венеция, каждый год опускающаяся на пару сантиметров ниже уровня моря.
Каждый творит свою судьбу сам, каждый сам расплачивается за то, что совершил, не особенно задумываясь о последствиях своих поступков, и эта причинно-следственная замотивированность так же неизбывна, как ночь, что ждет нас, одна на всех.
А в городе этом лето и, вероятно, жара, из-за чего глина ссохлась и начала трескаться: она сама по себе смертна и со временем готова рассыпаться в прах, в пыль, да только, видно, не успеет: черная и жирная магма истоков поглотит этот тлен еще до скончания века.
А ведь там же люди, там же любят и ждут, рожают и творят, там музеи и булочные, оперный театр с курительными комнатами, холодными туалетами, темными ложами и таинственным закулисьем; там же родильный дом и кладбище, которого, правда, не видно, ибо сонные и пустые окраина да предместья никогда не попадают на карту, особенно если это карта-макет или же, тем более, карта-схема… то есть любой сюжет, так или иначе связанный с жизнью или смертью или же с кем угодно, и с чем угодно, и как угодно, почти Малевич с его «Черным квадратом», экономно вместившим все жизни, все жизни и уничтожившим.
Я жил тогда в Чердачинске, в глухой провинции без моря, и был влюблен, и писал свой первый роман «Семейство пасленовых», и попал на эту выставку с персонажами этой книги, стырив на память пару домиков размером со спичечный коробок; они до сих пор передо мной; они до сих не рассыпались, хотя один, тот, что с аркой сталинского ампира, упал и разломился, пришлось склеивать. Но он еще жив, курилка, спасенный от затопления, а что же стало с другими?
Даже страшно подумать.
«Предпоследний день Помпеи» (1997)
Время года — осень
Вид искусства — скульптура
Скульптор — Бранкузи
