“Генетически ранний Межиров, конечно, принадлежит к несостоявшемуся пространству русской поэзии, которое обозначил Гумилев и которое в разное время пытались обживать Багрицкий, Тихонов и Коган. Романтика „времени большевиков”, быстро иссякшая с укреплением режима, в эстетическом смысле оказалась неожиданно конгруэнтной имперской поэтике Редьярда Киплинга, вдохновленной совсем другим глобальным проектом. Эта романтическая нота, ненадолго ожившая в начале войны, слышна и в „Коммунисты, вперед!”, и в „Мы под Колпино скопом стоим…”. И тот и другой текст — о самопожертвовании или, сказал бы более циничный наблюдатель, о Танатосе, инстинкте к смерти, о котором упомянутый уже Павел Коган написал в апреле 41-го почти прямо: „Упасть лицом на высохшие травы. / И уж не встать, и не попасть в анналы, / И даже близким славы не сыскать”. Советский имперский проект должен был породить имперскую романтику подобного рода. Отчего она не состоялась, отдельный большой разговор, которому здесь не место. Но проживший очень долгую жизнь Межиров, похоже, действительно чувствовал себя частью этого призрачного локуса. Даже если не обращаться к подробностям биографии, стоит заметить, что Елена Фанайлова в коротком комментарии на „Свободе” не зря утверждает преемственность Межирова по отношению к акмеизму, который, по известному определению Гумилева, есть „мужественно твердый и ясный взгляд на мир””.
Олег Лукошин. Книга иллюзорной ностальгии. — “Бельские просторы”, Уфа, 2009, № 3, март.
О романе Михаила Елизарова “Библиотекарь”: “Что такое в романе „Советский Союз”? Примерно то же самое, что „Иисус Христос” в романе Дэна Брауна „Код да Винчи”. Элемент конструкции, не более того”.
См. также: Алла Латынина, “Случай Елизарова” — “Новый мир”, 2009, № 4.
Станислав Минаков. Вино с печалью пополам. — “Сибирские огни”, Новосибирск, 2009, № 5 <http://magazines.russ.ru/sib>.
“Для каждого из нас почти невозможно отделить первооснову, поэтический текст стихотворения „Враги сожгли родную хату…” от музыки Матвея Блантера, но это произведение является также и шедевром русской поэзии ХХ века”.
“Написанное в 1945 и опубликованное в 1946 в журнале „Знамя” (№ 7), стихотворение раскритиковали в газете ЦК ВКП(б) „Культура и жизнь”. <...> Исаковский пострадал „за распространение пессимистических настроений””.
“Известно, что „Прасковья” стало вторым, „народным” названием песни. Случайно ли именно это имя оживлено в стихотворении Исаковского? Не знаем.
А знаем, что иконы святой Параскевы всегда были почти обязательными на домашних божницах наших предков. Ей молились о благополучии во всех делах семейных”.
“Теперь на московском Арбате и на Андреевском спуске в Киеве медаль „За взятие Будапешта” продают за 30 долларов США”.
Андрей Можаев. Белый поэт Арсений Несмелов. По следу памяти. Литературно-исторический очерк. — “Новый берег”, 2009, № 22, 23.
Среди прочего — такой эпизод: “В Свердловске [Всеволода Никаноровича] Иванова, как мэтра, пригласили к первому секретарю обкома, а он настоял и на приглашении моего отца. Далее передаю, как слышал, запомнил и рассказываю уже своим детям. Хозяином области был в ту пору Кириленко, свояк Брежнева и вскорости — виднейший член Политбюро. В своем кабинете он произнес приветственную речь, воздал славу воспитующей силе „советской литературы” и под конец предложил экскурсию по городу славных революционных традиций. Поинтересовался, что гости хотели бы увидеть? Иванов назвал Ипатьевский дом. Повисла пауза. <...> Но Иванов от машины отказался. Ему хотелось пройти пешком, поглядеть город. А дорогу к дому он отлично помнит. Кириленко слегка удивился и обрадовался: так он бывал у них? — Да. В последний раз — в восемнадцатом году… Первый секретарь удивился пуще: —
Вы, наверное, были еще до захвата белыми? — Нет. Я был как раз после, с войсками Каппеля. Меня командировал адмирал Колчак для информирования о работе группы следователя Соколова…
После этих слов установилась уже полная долгая тишина”.
Андрей Немзер. Ответчик за двадцатый век. Девяносто лет назад родился Борис Слуцкий. — “Время новостей”, 2009, № 78, 7 мая <http://www.vremya.ru>.
“О том, что Борис Слуцкий — большой поэт со страшной — двадцативечной — судьбой, стоило бы
