Дождь не жалеет Жиздры и Жиздры ж ради
льёт. Мы стоим в грязи. Леденеют ноги.
— Слышь, — говорю, — Юркбо, дождик стал потише.
Будем в купель окунаться, покуда? Или…
— Помнишь, — он вдруг говорит, — как в скиту звонили? —
…Помню, мой друг Егорий, поныне слышу.
Мимо болид проносится — джип “Чероки”:
схимник качнул крылом, на сиденье сгорбясь.
Худо кому-то, наверно; настали сроки —
старца к нему повезли накануне скорби.
Ну, а мы тут постоим — что нам может статься?
Лучше дождя ноябрьского — в мире нету!
Вымокнуть — не растаять. Да не расстаться.
Шарю в кармане, Юрке протягиваю конфету —
что получил в обители утром, с ладони старца.
* *
*
“Так молись, — говорит, — чтоб в груди ручеёк журчал…”
Да откуда же, батюшка, взяться-то — ручейку?
Даже ежели б я себя, предположим, и не обличал,
даже ежели — будучи начеку…
То ли он сокрылся, утёк, золотой, под спуд,
то ли не было у меня его никогда.
Стукну в грудь — глуха. И грехов на ней — пуд.
Не журчит, родимый, да не дудит дуда.
Хоть сто раз наказ повторяй-учи,
а душа, как Герасим, — своё мычит.
Сделай милость, журчи в груди, ручеёк, журчи!
Не журчит.
* *
*
