по любве своей и, конечно, в долгу послушания (аще
ты поставлен смотреть за пещерой ближней),
осененный мыслию необлыжной —
покадить богоносных отцев усопших, в ларцах лежащих.
Бормоча Иоанново-златоустое словище, что об аде,
огорчися который, ибо упразднися,
и огорчися, ибо також умертвися и низложися,
Дионисий инок очутися в пещерском хладе,
где покоятся Авраамий трудолюбивый,
чудотворец Исаия да Пимен постник цвет благовонный,
да Сильвестр, да Нифон, епископом Новгородским бывый,
мученик Кукша, а также Макарий, — помнящи “времена оны”, —
а подале — Феофил, Алексий, Сириг Мелетий,
Ефрем евнух умная голубица,
словом Божиим питашеся паче, нежели брашном,
Спиридон, незлобия крин [1] , и Никодим победотезоименитый,
Илия Муромский, непреоборимый воин,
в руце имущий от оружия язву, и другие братья,
также Лука эконом, Элладий, Сисой, Онисим…
Поднял свой глас Дионисий: “Преподобнии ботцы! Христос воскресе!”,
ко мощам святым помавая кадилом, поклоняясь подземным высям.
И внезапу услышал он отзыв должный,
как по чину: “Воистину-де воскресе!..”
Все, кто лежали вокруг в закромах укромных,
во пещерной пресветлой тьме, во гробех кипарисных,
сочетались в единстве гласном словес огромных,
жарким словом возстав из своих обиталищ присных.
И вновь тишина тишин разлилась в подземье — венцом молчанья.
Поклонился гробам живым Дионисий с волненьем в жилах
и затворил уста — аж до дней скончанья,
потому что прибавить ни слова он был не в силах.
Да и ведь поразмыслим, братие: впрямь, глаголать нелепо,
