но недовинтили. Проводки не так спаяли.
Хрясь — и всё кончено.
Сколькие, глядя в иллюминатор на убегающую из-под крыла землю, успевали мысленно побывать там, куда им не суждено было добраться...
Мерзко, да.
Почему бы не писать на самолётах: “опасно для вашего здоровья”... Пишут ведь на невинных, в общем-то, сигаретах...
Настолько отвратительно это дурацкое “хрясь — и нету”, так уравнивает тебя с тараканом, хрустнувшим под ногой прохожего, что, казалось бы, всё, умножающее риск такого финала, должно быть отнесено к разряду запрещённого... приравнено к разврату — в самых разрушительных его проявлениях... к проституции, к наркомании... недаром же так неприятен нормальному человеку аэропорт, этот проходной двор в небеса...
Нечестно.
Ведь не успел! Ничего не успел. Ну, просто времени не хватило.
Ещё, нужно ещё.
Тогда — всё успею.
Всё, как нужно.
Всё...
У таксиста редкий для здешних мест акцент.
Сам сказал, будто мысли его прочитал:
— Я из Баку.
— Но вы не азербайджанец?
— Армянин. Вчера как раз двадцать лет исполнилось, что здесь живу.
Затевался разговор по душам, но знакомиться не стали. Даже рассматривать друг друга не стали. Так даже лучше.
Светофоры ритмично опрыскивают ночные улицы нервно-оранжевым. Коробка передач хрустит и посвистывает, вот-вот высыплется на асфальт.
Сидеть, судачить о том о сём с кем-то невидимым.
Так было однажды в детстве, в пионерлагере.
Их привезли перед самым отбоем — автобус в дороге ломался, припозднились. Быстро поужинать — хлеб с куском масла, холодный чай, — умыться — и в палату. Весь класс разбросали по разным палатам.
В открытую форточку льётся шелест флага, вывешенного над крыльцом. Ночные жуки- камикадзе звонко таранят окно и потом плавно, торжественно скользят вниз, размазывая по стеклу белёсые внутренности.
Долго шептался с кем-то, лежавшим на кровати в углу. Про лагерь, про каникулы. Про море и гладкие зелёные камушки на берегу, которые на самом деле осколки бутылок. Про девочек — какие тут водятся: красивые, вредные, хорошие. Про жизнь, одним словом.
Имён друг у дружки не спросили.
Может быть, потому и не спросили, что понимали: так — лучше. Так — будто знают друг дружку давным-давно. Ближе, чем можно узнать простым называнием имён. Ночь-то особенная…
Вкус того ночного разговора до сих пор щекочет сердце, стоит лишь вспомнить: жуки, флаг, предвкушение моря, которое в летней бессоннице ворочается неподалёку на лунной гальке... Мир лёгок и летуч. Слова ложатся уютно в бархат сумрака.
— Ты волн боишься?
