Будто не могла без крайностей: либо — либо. Либо рецидивист, либо борец за правду и справедливость.
Версия: хотела, прежде чем на юридический поступить, поближе жизнь узнать, среду эту… Тоже возможно, хотя ничего поначалу про юридический не говорила. Нет, учиться она, несомненно, хотела, но там ли? Однако именно так — сюда ее относило: сначала тюрьма, потом суд, затем, совсем недолго, милиция, где она, кстати, и познакомилась с Валеркой, который как раз учился на юридическом, сначала на очном, потом на заочном, а после совсем ушел — и из университета и из милиции. Сюда относило, но и здесь не получалось.
В суде тоже долго не задержалась, и не потому, что не хотела, у нее как раз хорошо получалось, с ее сметливостью и добросовестностью, ею как секретарем очень довольны были — исполнительная, вдумчивая. И старательности не занимать — умела выкладываться. С судьей, с Рязановым, хорошие отношения, он даже к ним домой заходил как-то, по делу, и Тамару, пока та на кухне чай готовила, хвалил. Без нее, сказал, ему бы гораздо труднее было, а с ней спокойно — уверен, что все будет сделано как нужно. И вообще очень важно, когда рядом единомышленник, особенно в их сфере. Сам Рязанов, уже в летах, впечатление производил серьезное. Даже в манерах чувствовалось что-то внушительное, веское — судья, одним словом.
Ей как матери, естественно, приятно, она тогда вдруг ощутила неслучайность Тамариного тяготения: не просто относило, а сама... Значит, и учиться потом смогла бы, на том же юридическом. Ей даже в суде особую рекомендацию при хорошем отношении вполне могли дать. Ей тогда сам Рязанов сказал, в отсутствие Тамары. Успокоил ее. Да и суд все-таки другое дело — не то что тюрьма, та представлялась чуть ли не последним местом на земле, проклятым. Даже если ты не заключенный или там подследственный, а только работаешь, все равно как бы печать отверженности.
Тамара вроде тоже стала повеселей: Рязанов сказал, Рязанов попросил, мы с Рязановым... Если б это “мы” еще продлилось, не прервалось так внезапно и неожиданно! Впрочем, так ли уж неожиданно?.
Мрачная стала приходить, с каждым днем все мрачней. Неприятности? Нет, не у нее, впрочем, и у нее, хотя на самом деле у Рязанова. Больше ничего нельзя было добиться. Но что Рязанов скорей всего уйдет, это она из нее вытащила. Так и случилось. И Тамара после его ухода совсем недолго проработала, тоже не захотела оставаться.
Она еще попыталась ей возражать: ну хорошо, ушел Рязанов, уйдет Тамара, что же будет, если все честные, порядочные люди будут уходить? Кто останется? А так и будет, как сейчас, она не собирается исправлять мир, на это у нее нет сил... К тому же она не уверена, что его нужно исправлять.
Что же нужно?
А ничего, просто жить!
Но разве Тамара просто жила? Нет, не похоже. И вообще: если несправедливость, если мир во зле, то зачем она тогда снова, бросив суд, пошла не куда-нибудь, а в милицию? Чего там-то не видела? Те же преступники, мошенники, хулиганы, на которых должна была досыта насмотреться и в тюрьме и в суде? Да и про саму милицию известно. Что там-то забыла?
В самое пекло ее тянуло, в самую муть. Словно хотела в чем-то удостовериться, именно с этой стороны. На это сил хватало? Вроде как что-то пыталась то ли себе, то ли еще кому доказать. Только что? Что она такая отважная, оригинальная, сильная? Что?
Из самой не вытянуть было — сколько раз просила ее, настаивала, требовала: объясни! Это же очень важно — понять. Если б поняла, то, может, смирилась. Ну хорошо, если не юридический, тогда — что? Цель какая? За каким дьяволом себя так мордовать? Она же видит, как нелегко ей все это дается.
Жадно втягивала в себя табачный дым, с шумом выдыхала: просто...
Отмазка. Наверняка же что-то было. От ума. Из книжек, может быть. Вот только говорить не хотела. Прятала в себе. Или же действительно не знала? Но ведь вело же ее что-то, в чем не могла, пусть даже не до конца, не отдавать себе отчета. И когда все-таки выдавила: да, юридический, будет поступать, — она, хоть и не совсем поверила, но тем не менее приняла. Отлегло немного.
И все-таки краем сознания допускала, что версия — для нее, для матери. Чтобы сама не мучилась и ее не мучила.
И впрямь диковато: Тамара — в милицейской форме. Она и в школьной-то казалась ряженой, а в милицейской тем более. С ее-то огромными, бездонными глазами. Впрочем, что там форма, главное, тревога — за нее, за ее жизнь, хотя утверждала, что никаких опасных заданий ей не поручают и вообще все буднично и скучно.
Сначала где-то дежурила на объекте, потом детская комната, потом... Потом возник этот Валерка. Тоже из принципиальных, и надо же, стоило им с Тамарой сблизиться, как он, гордый, из милиции увольняется, с юридического уходит, а за ним и Тамара.
