Какой там уют! Как на бивуаке, словно вовсе не собирались здесь жить?— и когда снимали, и когда собственная комната наконец появилась, без разницы, все случайно и временно. Так не живут, а пережидают или… доживают, готовясь вот-вот отъехать еще куда-то, в неведомые края. Так, в сущности, и получилось — ни дома, ни детей. Она знала почему: Валерка не хотел. Укореняться, видите ли, боялся, связывать себя, не было у него, понимаете ли, уверенности в будущем. А у кого она есть, эта уверенность? Правильно, кто взвалил, тот и тянет, и будущее само появляется, своими руками его выстраиваешь, надрываешься, а выстраиваешь. А если заранее отказаться, тогда конечно. От бездарности это, вот что. И незачем философскую базу подводить — слабак и есть слабак, неудачник, здесь она с Машей, с Томиной подругой, согласна. Конечно, он за Тамару цеплялся, как за спасательный круг. Ее вот, однако, нет, а он, прости господи, жив-здоров…
Конечно, у каждого своя вина перед ней. Маша вон казнится, что не встретилась с ней, с Тамарой, где-то за месяц до конца, та ей звонила, хотела увидеться, поговорить о чем-то, а Маша не придала значения, закрутилась, у каждого забот невпроворот, а теперь простить себе не может. Тамара же, гордая, больше не позвонила. Да ей и оставалось-то всего ничего.
Так и осталось неизвестным — о чем? Что она ей хотела сказать? О чем посоветоваться? Матери- то не все, бывает, доверишь, с подругой проще. Но и подруги рядом не оказалось.
Последние три года мотались по экспедициям, в Москве почти не задерживаясь, — словно убегали от чего-то или кого-то. Может, будь ребенок, это бы их остановило, привязало к одному месту, остепенило.
Да что теперь? Сама ведь помогла им устроиться в геологию, когда Валерка ушел из милиции. Тамара к тому времени тоже нигде не служила, подрабатывала машинописью. Не складывалось у них никак с государственными учреждениями. Тогда она и воспользовалась старыми связями мужа, пристроила их в одну контору, думала: пусть поездят, подышат вольным воздухом, осмотрятся. А их словно ветром подхватило, понесло — не удержишь. Сначала вроде пошло на лад, что-то новое в них появилось, свежее, жизнерадостное. Увы, ненадолго. Снова поблекло, потемнело. Долгий такой, остановившийся взгляд. Сгусток печали... Случался у нее такой взгляд — будто что-то знала про себя.
Вот они говорят: мягкая, добрая, домашняя… Между тем бороться с ней было бесполезно — ни переубедить, ни заставить. Если что решила, то все, можно не сомневаться: так и сделает. Даже не упрямство, нет, скорее именно твердость, просто поразительная. Обижайся не обижайся?— без толку, все равно сделает по-своему, хотя потом, может, и пожалеет.
Валерка-то как раз постоянно плакался, все не так ему. Один он святой, безгрешный. И что? И правду не нашел, и такое сокровище, как Тамара, потерял.
Если б ее можно было переубедить... Но ведь не спрашивала даже, не советовалась — все сама. Поступки — фантастические. Сразу после окончания школы сюрприз — тюрьма, Лефортово. Устроилась туда работать. Это вместо института! Как гром среди ясного неба.
Девчонка, соплячка! С ней тогда чуть инфаркт не случился — такие ужасы мерещились. Плакала, умоляла не делать глупостей — все напрасно. Как будто не понимала: “Мам, ну что здесь такого? Везде люди”.
Везде люди.
А в институт, говорила, всегда успеет...
По ночам спать перестала — боялась за Томку. Непонятно было, как той самой не страшно. Пусть даже женское отделение. Все равно. При одной мысли, что она там, рядом с бандитами, убийцами, насильниками, в дрожь бросало. Ну не одни же там бандиты, возражала. Одни не одни, разве в этом дело? А случись что...
Опять же самоуверенность, самостоятельность эта дурацкая, ну и...
Неужели не страшно? Неужели не противно?
Улыбалась в ответ: противно — нет, там есть очень интересные личности, а насчет страха — страшней, пожалуй, когда отгорожен, отделен или, вернее, кажется, что отгорожен. Если же входишь туда, в неизвестность, когда прямо перед глазами, все меняется — живые люди, разные, и не страшно вовсе, а вполне обычно...
Маша рассказывала, Томка на их первую после окончания школы встречу притащила какого-то незнакомого парня — непонятно зачем. Бог весть кто, может, и уголовник… Ребята с ним чуть не подрались, а под конец он набрался так, что Томке с Машей пришлось тащить его на себе.
Как она их выбирала?
И в тюрьме тайком передавала записки какому-то зэку, который то ли проворовался, то ли оказался в чем-то замешан. Как же, тоже интересная личность! В самых неподходящих местах откапывала себе этих интересных, даже не задумываясь о последствиях, об опасности, а если даже и задумывалась, то ни от чего это ее не удерживало. Были, впрочем, среди ее подопечных не только уголовники, но и всякие прочие — сектанты, геи… Чистейшей воды авантюризм.
Ей бы сестрой милосердия. С тем же Валеркой никудышным, амбиции непомерные, а результат — ноль. Валерка-то хоть честным человеком был, даже слишком, в отличие от иных (потому и из милиции ушел).
