незадолго до своего столетия
Потом она сидела на крыльце
С нашлепкой отчужденья на лице,
И перед ней, поблескивая мылом,
Текла дорожка, обещая круг,
Вспять времени, на Родину, zuruk.
Но далеко, да и ходить забыла.
Туда-туда… В воздушное dahin,
Где соль труда как старый пластилин,
Напольные часы с кукушкой дохлой
И маленькие тряпочки в углах.
Там юность тоже спрятана — в часах.
Сперва была видна, потом усохла.
А здесь она за старшую. И вот
Как жабра незнакомый кислород
Перегоняет, наполняя речью,
И временем, и собственным теплом…
Европа спит, свернувшись под стеклом,
Укутываясь в шкуру человечью,
У ног ее. Но ей-то что с того?
Так далеко, как будто бы его
И нетути — почти что в центре неба —
Круглится Глухов — словно стаканом
Обрезанный. И одинокий дом
Ветшает и скрипит, и ехать треба…
Она, как рыба сквозь секунд планктон,
Вплывает в сети. И ловит воздух ртом.
Легко ее пергаментное тело.
В нем, матовый, сквозит пейзаж страны.
Она ее боялась, как войны,
Но внутрь зашла — и вот ведь полетела…
