пули. Голову наполнил звон, все вдруг разом отодвинулось куда-то, словно его отделили пленкой, глушащей звуки, и он остался один на один с надвигающейся смертью. Это было так странно и неожиданно, что Эльф не мог в это поверить. Он вдруг оказался разом в обоих мирах — и здесь, и там, за гранью. Внутри все опустело. Ни о чем не думалось и ничего не хотелось. Не было ни страха, ни боли, только чувство отстраненного удивления: “Как? Неужели все? Кончилось?..” — и неожиданная уверенность, что это не конец. “Я не хочу умирать! Это бессмыслица какая-то, умирать глупо. Здесь так красиво, и вдруг… смерть…” Ткань жизни оставалась такой же плотной, только Эльф начал видеть ее совсем по-другому: четче, тоньше, яснее. Словно смотрел издалека в сильный телескоп.
Он машинально надавил на курок автомата, донеслись невнятные, как сквозь вату, звуки выстрелов, крики. Потом что-то тупо и совсем не больно ударило в голову, и наступила тьма.
Синяя стрекоза, шелестя крылышками, взлетела с его плеча и, развернувшись на север, исчезла в чаще леса.
Эльф и Сатир брели по мелководью лесного озера. Шли медленно, не торопясь. Солнце полировало им плечи. Волосы нагрелись так, что при прикосновении обжигали руки. Временами они на ходу черпали ладонями прозрачную воду, брызгали себе на голову, на грудь. Тихо шелестели сомлевшие и чуть увядшие от жары листья деревьев. Летний полдень, душистый, настоянный на солнце и травах, застыл над сияющим озером. Зной тек с неба потоками меда. На дальнем берегу темнела сквозь марево полоска леса. Тянула к себе, манила неизвестностью. Сухо трещали кузнечики. Хотелось броситься в прохладную озерную синеву, остудить разгоряченное тело. Казалось, воздух загустел в июльской истоме и тормозит каждое движение, словно говоря: “Ну куда вы? Что вам все неймется? Смотрите, какая красота и покой вокруг! Задержитесь, сядьте у воды и любуйтесь летом и солнцем. Замрите и будьте счастливы”.
— Ну что, вот, кажется, и кончилась жизнь? — спросил Эльф.
Сатир улыбнулся и промолчал.
— Вот, значит, как она кончается… — Эльф огляделся.
Они помолчали, прислушиваясь к звукам леса и плеску волн.
— Нет, — сказал Сатир. — Жизнь вечна. Вот увидишь. Раз смерти нет, значит, жизнь вечна.
Белка разглядела их издалека. Она лежа приподнялась на локтях —
худая, загорелая, черные волосы в белесом песке, закричала:
— Ну что вы так долго? Я жду, жду. А вы все не идете.
Эльф и Сатир со всех ног кинулись к ней, обняли, взлохматили иглы волос, потащили к воде. Белка ловко вывернулась из объятий, поставила Сатиру подножку и проворно нырнула. Эльф попытался ухватить ее, но его пальцы лишь скользнули по гладкой коже девичьего плеча.
— Лови ее! — заорал, поднимаясь, Сатир.
Над озером вспугнутыми чибисами заметались крики и смех.
Когда набегались и проголодались, Белка накормила гостей рыбой и мидиями. Она сидела, обгладывая рыбьи кости, и глядела прямо перед собой. Сатир смотрел на нее, не отрываясь ни на секунду. В Белкиных глазах отражалось озеро в искрах солнечных бликов. Белка, почувствовав на себе взгляд, повернулась к Сатиру и улыбнулась. Озеро не исчезло из ее зрачков, все так же переливалось, сияло, искрилось. Даже когда Белка моргала, сияние не исчезало — проступало сквозь веки.
— Какие глаза у тебя!.. — восхищенно произнес Сатир.
Белка снова улыбнулась, пожала плечами:
— У тебя такие же, иди посмотри в воду.
— Ты извини, что я задержался. Эльфа искал, чтоб сюда привести.
— Я так и думала.
Когда все было съедено, Серафима спросила:
— Сыты?
Все закивали головами.
— Отлично, тогда два часа на отдых, а потом пойдем гулять, исследовать здешние края.
