/sub
От человека вечная обида от этих рук, ног, животов, сочных голосов, этого ходячего человеческого мяса — <лакуна в тексте>
От природы — вечная ласка, не принимающая и не желающая никакого ответа.
Я думаю, природа, устами какой-нибудь горной щели, нашла бы желание сказать несколько слов лишь в том случае, если б узнала, что человека больше в мире нет. И это слово был бы вздох облегченья:
— Наконец-то!
sub 41 /sub
sub /sub
[У меня тоска.
«Синее небо, синее море». Теплый ветер. Но не теплеет на сердце.
Тихонько кто-то пальцем едва, едва давит на сердце.]
Не больно. Никакой боли. А только... и в докладе пришлось бы писать, забыв про море и ветер:
«Неприятность имею доложить, что у меня тоска...»
Маслины качают седыми головами.
Масляно и сочно зеленеют туи.
sub 46 /sub
sub /sub
Давно известный мне кусочек Бодлэра13
— ………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………… ……………………………………….............................
(Р. МСМVIII, р. 312).
Как радовал он меня когда-то! В 10-м году, когда я писал «Бодлэр и Лермонтов»14.
А теперь он меня волнует. В нем слышится великая грусть и одиночество. Кого он назвал, кого он вспомнил? Тех, в чьем сердце все было покончено, кто не мог улыбнуться бытию, тех, кто не воспевал «Марго»,— толстую, грудастую бабу жизнь, давящую своей жопой все звездное на земле, — ужасную румянощекую могильщицу жизнь, которая, живя на могилах, пыша здоровьем, огромными руками копает могилы всему, что тянется на земле к звездам, — и тяжелые груди ее, как тугие дыни из мяса, свешиваются над страшной ямой, в которую ушли так быстро и легко Байрон, По, Лермонтов, Леопарди (об испанце Эспрончеде — ничего не знаю, а Теннисон попал сюда до своего «лауреатства». Их-то всех перечислил Бодлэр. Только он не прав, когда пишет: «<лакуна в тексте>»
Одного француза он мог бы назвать: самого себя.
8.VII нов. ст.
(вчера переписал и дополнил «Бодлэр в русском символизме»).
