“Маканинский „Асан” — очень большая книга” (“Время новостей”, 2008, 1 сентября).
На мой взгляд, роман Маканина вовсе не холодный и не конъюнктурный. У романа есть удивительные провалы. Но есть и взлеты, на которые авторы посредственных и конъюнктурных произведений просто неспособны. Попробуем безжалостно описать одни и отдать должное другим.
Действие происходит в Чечне во время второй чеченской войны, в ретроспективных главах повествования затрагиваются и более ранние годы — приход к власти Дудаева, начало первой чеченской кампании в конце 1994-го. Как и в более раннем своем рассказе-притче “Кавказский пленный”, написанном еще до начала войны, Маканин играет с русской классикой. Героя зовут Жилин, точно так же, как толстовского офицера, угодившего в плен к горцам. Повествование ведется от первого лица: Жилин еще и рассказчик. Есть в романе и Костылин, приятель Жилина: он превращен в петербургского чеченца по фамилии Костыев: этот Костыев обладает загадочным чувством опасности. Строитель, как и Жилин, только гражданский; он каждый раз бежит из Чечни ровно за день до начала очередной войны.
Жилин же — офицер, хоть и строительных частей, бежать ему некуда, только приспосабливаться к войне. Он и приспосабливается. Сам Дудаев стал “повивальной бабкой” его торгашеского таланта. Это Дудаев подсказал складскому майоришке мысль построить дом на русской реке: “времяш”, оставленный сбежавшими штабными полковниками охранять склады, чтобы было на кого свалить вину за грабеж, и думать не думал о том, что будет после войны; ему бы выжить. Тот же Дудаев невольно подсказал и путь, как добыть средства для этой стройки: надо продавать то, что охраняешь (а Жилин был поставлен во главе армейских складов). Но развернулся Жилин лишь во время второй чеченской. Он не стал торговать оружием — слишком опасно. Он создал более скромный, но и более надежный бензиновый бизнес. Оказалось, что на этой войне слово “дам” ни военные, ни чеченцы не понимают. Они тут же начинают требовать еще больше и совать в ухо пистолет. “Но если я им говорил — да, я дам солярку, бензин, другое-третье, но ты заплати <…> оказывалось, что меня понимают и меня слышат”. Так Жилин стал брать себе каждую десятую бочку бензина с тех, кому он обязан был бензин доставлять бесплатно, а образовавшийся излишек стал продавать.
Если смотреть на маканинский “Асан” как на роман о чеченской войне, то на первый план неизбежно выйдет фабульная линия, в центре которой Жилин-складарь, Жилин-ловкач, оборотистый майор, умеющий на федеральном бензине денежку делать. От Жилина, по версии Маканина, зависят все: разбросанные по Чечне военные части федералов, боевики, которым он время от времени подкидывает несколько бочек бензина, чтобы они не перехватывали его товар, мирные чеченцы, которые не могут без жилинской солярки-мазута даже вспахать свои поля. Его уважают, его боятся, его почитают. “Только выйду в Грозном из машины, старик-чеченец стоит поблизости и ловит мой взгляд. Старики подходят. Прямо на улице. Просят горючее — Сашик, солярки мало-мало… А у них на носу, скажем, посевная!”. Жилин дает понемногу, чтоб самому не в тягость. “Что за бизнес без мелких связей”. Но все равно в глазах этих чеченских крестьян он сделался чем-то вроде бога. Недаром они называют его Асан: то ли сокращают имя-отчество Александр Сергеевич горской скороговоркой, то ли уподобляют Асану — древнему языческому божеству, которому, как объясняет увлекшийся древней историей Кавказа генерал Базанов, в древности поклонялись чеченцы.
Легко обнаружить, что эта сюжетная конструкция держится на нескольких стержнях. Один из них — монополия Жилина на горючее при остром его дефиците. Не будь дефицита бензина и солярки — зачем бы местным чеченцам заискивающе глядеть Сашику в глаза, выпрашивать горючее, зачем боевикам пропускать колонны за тройку бочек бензина?
Но тут вот какая осечка: единственное, в чем Чечня не испытывала недостатка ни в военное, ни в послевоенное время, — это горючее.
Чечня стоит на нефти очень высокого качества. Грозный был одним из главных центров переработки нефти в СССР. В годы правления Дудаева нефть разворовывали прямо из трубопровода. Когда нефтеперерабатывающий завод встал, а труба опустела, республика покрылась тысячами мини-заводов. Военные и послевоенные репортажи из Чечни пестрели такими деталями: “Сегодня вся Чечня ездит на самопальном бензине. <…> Его продают повсюду, как у нас по осени торгуют на дорогах картошкой и соленьями” <http://www.warlib.ru/>.
“В Чечне бензин гнали и гонят так же свободно, как в Центральной России самогон” <http://www.prgazeta.ru/>. Количество таких нелегальных мини-заводов, возникших как раз в описываемое Маканиным время, по разным источникам, оценивалось от девяти до десяти тысяч, а в нефтяном бизнесе было занято количество людей, “сопоставимое с населением республики” <http://www.apn.ru>. А вот впечатления от кустарной нефтедобычи: “…маленькое чеченское село. Сто дворов. Почти в каждом вырыт колодец, из которого, как воду, черпают нефть. Рядом небольшой очаг для ее перегонки — „самовар””. “И такая картина почти везде” <http://www.seu.ru>.
Конечно, бензин этот низкого качества, но неприхотливые “Жигули” на нем ездили, а уж заправить трактор — и вовсе не было проблем. Так что вряд ли чеченские крестьяне будут часами ждать майора Жилина в Грозном и жалобно клянчить “ солярки мало-мало”, если именно в Грозном, по свидетельству журналиста, во время второй чеченской кампании было вырыто более 1000 ям, а бензин и солярка продавались на каждом шагу <http://www.zavtra.ru>. Вряд ли предприимчивому майору удалось бы заставить работать своим осведомителем “должника по мазуту”, если мазут в Чечне и вовсе за товар не считался: производители бензина его просто-напросто выливали на землю как отходы (что и привело в Чечне к экологическому бедствию).
