Александр Кушне р. Облака выбирают анапест. М., «Мир энциклопедий Аванта +», «Астрель». 2008, 96 стр. («Поэтическая библиотека»).
Больше тридцати лет назад Александр Кушнер написал стихи, которые стали песней и в конце концов сжались до афоризма: «Времена на выбирают, / В них живут и умирают». Афоризм этот знаком едва ли не всем читающим по-русски хотя бы что-нибудь, кроме вывесок и этикеток, но следующие строки помнят немногие. А в стихотворении сказаны весьма жесткие слова: «Большей пошлости на свете / Нет, чем клянчить и пенять. / Будто можно те на эти, / Как на рынке, поменять».
Кушнеру выпало жить и в самые мрачные десятилетия XX века — в 1956 году ему было 20 лет, — и во время робкой, едва проклюнувшейся и тут же испуганно замершей надежды, и когда время стояло (лежало) почти недвижно (тогда и были написаны знаменитые строки). Это мужественная позиция. Но из этого не следует, что поэт эти времена принял такими, какие они есть.
В рецензируемой книге много примеров своего рода побега — и не только из своего времени, но из пространства и формы. Книга дает много поводов для разговора о пространственно-временном протеизме Кушнера, о его привязанности к метаморфозе и анахронизму.
Как у всякого человека моего поколения, регулярно читающего стихи, у меня есть личная, сложившаяся десятилетиями кушнеровская антология. Когда я мысленно перелистываю ее страницы, то постоянно встречаю античные сюжеты. Кушнер всегда ищет и находит возможность контакта с греками и римлянами. И оказывается, что не только поэт из настоящего вопрошает грека, но и грек всматривается в темноту и непроявленность будущего и прикасается к сегодняшнему дню.
Основным методом пересечения реки времен для Кушнера является анахронизм — намеренно и постоянно используемый прием. Поэт видит в музее обол, и эта плата Харону застревает в настоящем. Поэт беседует с бюстом Гальбы и боится заразиться от него неудачей. Ахилл по телефону узнает о смерти Патрокла. В рецензируемой книге такое отношение Кушнер выстраивает с Архилохом:
И, склонясь, очищает свой плащ от репья,
И в волненье любуюсь им издали я,
И, кто знает, в блокноте моем
Иногда, может быть, в полусне забытья
Он царапает что-то копьем.
Я смотрю на Архилоха, но и он догадывается обо мне. Так строится пересечение времен и рождается единое вертикальное время, в котором все времена окликают друг друга, и средством этой коммуникации оказывается их причастность к поэзии — вечно звучащей струне: Архилох коснулся ее — и я слышу его, но когда я касаюсь струны, ее звук будит Архилоха.
Так происходит, например, в стихотворении «Барельеф».
Эти воины с лицами злыми…
Обойди стороной барельеф.
Есть опасность быть схваченным ими,
Увернуться от них не успев.
