Ботинки не снимай, у нас можно так.
Илье стало неловко, что совершенно посторонняя женщина занималась готовкой из-за его приезда, как будто он не случайный недавний знакомый Нины, а родственник и тоже обязан чем-то. Проследовав за Ниной мимо крутой лестницы, ведущей на второй этаж, конец которой
не был виден в темноте, он вошел в комнату, похожую на гостиную и столовую одновременно: в левой ее части стояла резная антикварная мебель
и висело несколько картин, а в правой — дальней, ярче освещенной — виднелся накрытый стол с плетеными стульями вокруг и низким кожаным диваном. За столом был вход в еще одно помещение, Илья догадался, что это кухня, увидев там угол холодильника.
Оттуда вышла мать Нины — женщина лет пятидесяти — с бутылкой вина в руках. Увидев ее аккуратное ухоженное лицо, Илья подумал, что в молодости она была красивее, чем Нина сейчас.
— Здравствуйте, — сказал он.
— Привет, Илья, мы так рады видеть соотечественника, — ответила она, улыбаясь, и поставила бутылку на стол. — Меня зовут Оксана Павловна… Не стесняйтесь. Нина, поухаживай за гостем, я сейчас принесу салат.
Илья сел, Нина поставила перед ним тарелку, положила ложку и вилку и тоже села рядом. Ее мать принесла блюдо с салатом и попросила Илью открыть вино. Вкручивая штопор в пробку эльзасского, Илья увидел припыленный скрипичный чехол, стоящий в ближнем углу рядом с торшером, и отчего-то почувствовал себя самозванцем, проникшим на чужой праздник.
Мать Нины подкладывала ему еду и расспрашивала, как он собирается жить, когда закончит учебу в университете, где хочет работать, кто его родители. Илья отвечал, что планирует остаться в Нидерландах и устроиться в какую-нибудь клинику, говорил о своей семье, о Москве, что уже полгода там не был. Нина молчала и недовольно взглядывала на мать, когда та задавала Илье слишком подробные вопросы.
На улице темнело — в другом конце комнаты стали синими окна, уставленные растениями в горшках.
Разливая остатки вина по бокалам, Илья вновь подумал, что мать Нины в молодости была красивее своей дочери. Он стал размышлять, отразилась ли разница в привлекательности на развитии личности Нины. Затем этот психоанализ показался Илье некорректным, похожим на залезание без спроса в чужой душевный интим, и, разглядывая большую черно-белую фотографию какой-то женщины, стоящую на книжной полке, он, чтобы отвлечься, спросил:
— Оксана Павловна, это вы?
Она повернулась к полке и, глядя на фото, засмеялась, проговорив чересчур кокетливо:
— Нет, что вы, Илья, это Одри Хепберн, актриса с голландской кровью, она снималась в “Римских каникулах”… Я этот фильм смотрела еще в Москве, в “Иллюзионе”. Иногда так хочется пойти туда снова. Этот кинотеатр еще цел, да?
— Цел, что ему будет, — сказал Илья.
Он вспомнил высотное здание на Котельнической набережной и ветхий кинотеатр, находящийся в нем, вспомнил грязную речку Яузу, впадающую рядом с высотным зданием в грязную Москву-реку, и решил, что ностальгия матери Нины — надуманна. Лет восемь назад он был один раз в “Иллюзионе” с одноклассницей, смотрели “Полет над гнездом кукушки”, после чего решил больше туда не ходить.
Мать Нины предложила Илье еще вина, сказав, что, если он хочет, она принесет из холодильника. Илья отказался, чтобы не затягивать застольную беседу.
Илье хотелось побыть вдвоем с Ниной, погулять с ней по Гауде, купить в супермаркете вина и выпить его без догляда Оксаны Павловны — где-нибудь на лавочке у городской ратуши, слушая, как звонарь наверху выводит соответствующую дню и часу мелодию.
— Надо показать гостю наш сад, — сказала мать Нины после того, как Илья отказался от чая с пирогом.
— Мама, ты пойдешь с нами? — спросила Нина с недовольством, едва уловимым для постороннего, не из этой маленькой семьи, человека, но Илья почувствовал, как сильно раздражает Нину навязчивое участие матери в ее личной жизни.
— Нет, зачем, — слегка обиженно ответила Оксана Павловна.
Илья поблагодарил ее за ужин и вместе с Ниной встал из-за стола.
