современного горя всемирного мясом
плавлю вас — режьте: горением-кровью! — как ныне из бездн
стали — пылает страна: наконец-то
Огнем-Своей-Сущности —
Ревом-Мильонным:
взрывом гниения: «В Прагу!» — до неба:
знамением — бога «сверх-Места»:
быдло-цветением...
«Цветение-Акции» в первой строке рифмуется с «быдло-цветением» — в последней. Единственная по существу привязка к конкретным событиям — название города. Отбивающие ритм двоеточия.
Вот стихотворение, посвященное гибели Константина Богатырева, близкого друга, одного из самых близких. Нападение на него произошло ночью. Поэт не упомянут вообще, даже и в названии. В отличие от «Цветов», боль и гнев сублимированы, стихотворение написано в обычной для Айги манере тихого, неторопливого размышления. Напряженного.
ЗАПИСЬ: APOPHATIC [3]
а была бы ночь этого мира
огромна страшна как Господь-не-Открытый
такую бы надо выдерживать
но люди-убийцы
вкраплены в тьму этой ночи земной:
страшно-простая
московская страшная ночь
Союз «а», строчная буква, определяет внутренний монолог не как начало — как продолжение. Ну и точки нет: нет начала — нет и конца. Метафизическая ночь, ночь мистиков, темнота, скрывающая Всевышнего, но и наполненная Им, двоится, смешивается с темнотой зла. Тьма не может объять свет, но она с хорошо известной нам легкостью гасит свечу одинокого, уязвимого в своей беззащитности, человека. Простодушно-детское «люди-убийцы» добавляет щемящую ноту в религиозно-философский дискурс. Гибель Богатырева, изъятая из политического контекста, из контекста времени, из контекста конкретных обстоятельств, разве что Москва осталась, — поднимается над ними и становится символом безвинной [4] жертвыземной ночи.
Еще о словаре Айги. Ксения Атарова:
«Чтобы дать цельный образ во всей его объемности — увиденный или возникший в воображении, — Айги не хватает слов русского языка. Отсюда, мне кажется, эти конструкции, объединенные дефисами в одно слово („мгновенья-в-березах”, „Разом-я-ты-есть”, „атомом-молитвой- точкой-страха”, „жизнь-как-вещь”, „свет-проруби-оттуда”, „ветр-озарение”, „идеи-отчаянья”, „бого- костер”)». Все это в обилии представлено в «Цветах» и в «Записи».
Относительно одной из этих конструкций могу с большой вероятностью предположить, что она не только «отсюда». «Жизнь-как-вещь» калька «Ding-Gedicht» — знаменитое рильковское «стихотворение- вещь», «стихотворение-как-вещь», принцип объективности, на котором построены «Новые стихотворения» — книга, полностью переведенная Богатыревым, высшее его переводческое достижение, они это «как- вещь», естественно, обсуждали.
При определенном творческом подходе стихотворение становится «вещью», подобно скульптуре, для этого оно должно обладать объективностью, полнотой, совершенной независимостью от авторского «Я», завершенностью — идея нетривиальная, предшествующее творчество Рильке («Часослов») было как раз остросубъективно, идея пришла в голову Рильке, когда он работал секретарем у Родена. Для Айги такая акцентированная объективация вовсе нехарактерна, даже невозможна, он смотрит на мир не со стороны, он постоянно в нем присутствует, да и как совместить завершенность «вещи» с отсутствием инициала и точки, предполагающей принципиальную разомкнутость? — именно поэтому сама идея могла быть ему интересна (как мне его отточия и двоеточия).
