В сущности, для реализации конструкции «жизнь-как-вещь» человек должен умереть.
При всей любви Айги к Рильке главным немецким поэтом оставался для него Целан — но это так, к слову. Богатырев переводил и Целана.
Книга открывается «Этюдом» «от составителя» — Григория Натапова, друга поэта, — и завершается «Ярко-сырой белизной» (цитата) — «впечатлениями» редактора Ксении Атаровой, тоже в былые времена сиживавшей с Геннадием Айги за одним столом. У обоих личное отношение не только к творчеству поэта, но и к нему самому. Атарова как редактор и комментатор должна рассказать о поэзии Айги, кто-то же должен, так в книгах положено, что, естественно, и делает, но, читая и поддаваясь поневоле медитативному обаянию, забывает вдруг обо всем: «Погружаюсь в некий единый туманно- обволакивающий мир». Натапов ничего никому не должен: его «Этюд» — это такая исполненная эмпатии мистическая песнь, где через его голос прорастает голос Айги.
Так начинает Натапов:
«Айги — художник, работающий с материалом, добытым во времени-пространстве не только до грехопадения, но и до сотворения животных и человека, во времени-пространстве, где разворачивается игра дочеловеческих начал, где возникают перегородки снов Бога и только еще провидятся потомки дробей и простенков.
„И сказал Бог: <...> да явится суша. И стало так”. И явилась светлая суша, обещанная в детстве открытыми окнами».
А так завершает (я малость переструктурировал текст, удалил ненужные прописные буквы, столь же ненужные знаки препинания, вставил необходимое — как без него — отточие, пусть будет, нахальство, конечно — чужой текст, неймется — пиши свой, снисходительность Натапова, надеюсь):
«образ
отделяясь от словесной ткани
живет
собственной жизнью
и плоть...
умолкает
/ /:
_ _
ах! два слога последних:
сыграла бы флейта:
друг для тебя!»
Ксения Атарова ставит Айги в свой контекст, Григорий Натапов — в свой, я — в свой, естественно.
Читателю предлагается сделать то же самое.
Михаил ГОРЕЛИК
Ночные досуги С. Гедройца
С. Гедройц. Сорок семь ночей. СПб., «Журнал „Звезда”», 2008, 590 стр.