сообразив, что сам я в Чечне не воевал, некоторые пишут про неточности. Это, повторяю, ерунда. Фактических неточностей в „Асане” нет. Если бы они были, то хотя бы одну указали бы. Но никто ничего не указывает. Гораздо же проще написать, что Маканин сидел в кабинете и высасывал книгу из пальца”.
См. также: Алла Латынина, “Притча в военном камуфляже” — “Новый мир”, 2008, № 12.
Андрей Фоменко. Стереофотография. – “Искусство кино”, 2008, № 7.
“И стереофотография, и диорама преследовали одну цель — преодолеть плоскостность изображения, растворить ее в иллюзорной глубине. В XIX веке эта цель воспринималась как эстетически нерелевантная. Между тем искусство далеко не всегда чуралось ее. Когда-то, в эпоху Возрождения, трактовка картинной плоскости как проницаемой для взгляда, обнаруживающего за ней полноценное трехмерное пространство, сыграла революционную роль. <...> В XIX веке этот принцип, доведенный до крайности, стал достоянием эстетически неполноценных, „низких”, массовых жанров искусства — диорамы и панорамы, затем фотографии и наконец кинематографа. Их объединял галлюцинаторный эффект реальности. Напротив, живопись этого времени более или менее неуклонно идет по пути выявления своей плоскостности, отказа от наивного стремления скрыть тот факт, что картина — это прежде всего плоский предмет, висящий на плоской стене и покрытый красками, организованными в виде плоскостных форм. Попытки повысить эстетический статус фотографии, интегрировать ее в художественную систему в конце XIX века также означали тематизацию поверхности — стратегия, актуальная и позднее, в эпоху авангарда. По сравнению с этим стереофотография была своего рода высокотехнологическим лубком, порождением домодернистской чувственности, неожиданно получившей в свое распоряжение современные технические средства. Ее призванием было вызывать удивление, шок, погружать в пространственную грезу, исполненную инфантильной веры в реальность иллюзии и имеющую мало общего с более рафинированными и строгими видами эстетического удовольствия. Не случайно ее последним пристанищем стал мир детских игр”.
Константин Фрумкин. Творчество как созерцание. Об артистической утопии Оскара Уайльда. — “Топос”, 2008, 24 декабря <http://www.topos.ru> .
“В идеале, который рисуется Оскаром Уайльдом [в эссе “Душа человека при социализме”] видится только одна по-настоящему серьезная проблема. Когда Уайльд говорит о “выражении” человеческой индивидуальности, то для него, само собой разумеется, что речь идет о выражении в произведениях искусства. „Малореалистичным” тут является даже не то, что миллиарды художников кто-то должен кормить — в конце концов, можно представить себе, что работать будут роботы (сам Уайльд говорит о неких резервуарах энергии в каждом доме). Однако само понятие „произведения искусства” противоречит пропагандируемому английским писателем принципу индивидуализма, понимаемого, в частности, как предельная независимость каждого человека от всех остальных. Ведь произведение искусства является, по сути, информационным сообщением, актом коммуникации, и, следовательно, предполагает реципиента — другого человека...”
Константин Фрумкин. Топография культуры: бессилие как источник идеи границы. — “Топос”, 2008, 27 октября <http://www.topos.ru>.
“Не будет большим преувеличением сказать, что культура состоит прежде всего из границ и разграничений. И значительная часть этих границ представляет собой вешки, дойдя до которых человек заявляет: „Далее я идти не могу”, или „Далее я идти не хочу”. <...> Культуру образуют памятники человеческому бессилию либо человеческому успокоению на полученном ответе”.
“В повседневной жизни, в быту, многие вещи нам удается осознать как осмысленные только потому, что мы сознательно отказываемся от глубокого анализа этих вещей, а легко отказываться от их анализа нам помогает высокий темп современной жизни”.
Дан Хазанкин. Общество мертвых поэтов. — “Итоги”, 2008, № 49 <http://www.itogi.ru>.
“Потерялась грань между текстом „для внутреннего пользования” и „для других”, а значит, и разница в требованиях. Прежняя ориентация на книгу ставила пишущего в один ряд с теми, кто был на его книжной полке, что налагало определенную ответственность. Поэтому писать даже в стол — одно, писать для литературных сайтов или блогов — совсем другое. Словами Маяковского, важно, кого — Коперника или мужа Марьи Иванны (пользователя с того же сайта) — ты считаешь своим соперником. Обещанные Уорхолом 15 минут славы для каждого, и здесь же их подвох: исчез контекст, в котором что-то могло цениться и славиться. Когда каждый самовыражается, никто не слушает. Это звездный час в пустой аудитории. Ясно, что никакой литературный процесс в таких координатах немыслим, и здесь профессиональные литераторы находятся в том же тупике, что молодая пишущая публика, — только профессионалы этот тупик осознают”.
“Собственно, „Дебют”, возникший ему вдогонку „Неформат” и любая другая аналогичная премия сейчас держатся на идеализме. С одной стороны, литературный процесс в анабиозе, море развлекательного чтива на бумаге и бездна кустарщины с потугами на серьезность в Интернете; с другой — убежденность члена жюри „Дебюта”, писателя и философа Александра Секацкого в продолжающемся литературоцентризме русской культуры и бодрые реплики Кибирова о выросшем формальном мастерстве претендентов. И согласиться трудно, и спорить совестно — можно упрекать старца Луку в лукавстве, но без него село и точно не стоит”.
Хвалиться или каяться? Беседу вела Дарья Огранович. — “Литературная газета”, 2008, № 51, 17 декабря <http://www.lgz.ru>
