переодевания, изнасилования и убийства. Под названием The Powder Room [23] выпускаются книги, ставятся пьесы, снимаются фильмы, создаются компании, функционируют веб-сайты... Мужская мифология тяготеет скорее к бане, сауне, спортивной раздевалке. Но не надо сбрасывать со счетов и сортир — в конце концов, именно там Хемингуэй дал Скотту Фитцджеральду историческую консультацию по вопросу о размере его мужских достоинств. Впрочем, у нас с Питером о столь волнующих материях речь не заходила, знакомство оставалось чисто светским.
Между тем шли годы, наступила перестройка, я стал ездить в Россию, и в один из приездов моя былая возлюбленная сказала мне, что все хорошо, только она не понимает, зачем мне борода, которая меня отнюдь не красит, скорее наоборот. Я всегда ценил ее мнение по самым разным вопросам, а уж в таком доверял безоговорочно. Придя домой, я в последний раз полюбовался в зеркале на свою бороду и принялся за дело, пустив в ход сначала ножницы, а затем электробритву. Разделавшись с бородой, я немного поколебался, не оставить ли усы, но с усами я становился похож на одного малосимпатичного приятеля, так что пришлось удалить и их.
После этой операции щеки некоторое время неприятно выделялись своей бледностью, но в конце концов загорели, и я постепенно вжился в свой новый образ. Перипетии взаимоотношений с моей Далилой да и всю прочую сопутствовавшую этой метаморфозе лирику я, пожалуй, опущу, чтобы перейти непосредственно к замыканию композиционной рамки.
Вернувшись в Калифорнию и приступив к занятиям, я вскоре столкнулся в уборной с Питером. С первой встречи, повторяю, прошли годы, но он был все так же импозантен, разве что в жгучей черноте его волос засверкал первый иней.
— Алекс, а где же борода?
— Понимаешь, одна очень милая москвичка объяснила мне, что молодого человека борода молодит, а старого старит.
— Да? Как интересно, — сказал Питер, и на этом мы расстались. А когда парой дней позже столкнулись снова, бороды у него не было.
Это уже почти все, но не совсем. Через какое-то время, наверно в следующем семестре, я обратил внимание, что совсем не вижу Питера. Я стал спрашивать о нем, и выяснилось, что он развелся с Сильвией, женился на своей аспирантке и уехал с ней в небольшой университетский городок в соседнем штате. Сильвия тоже вскоре исчезла с горизонта. А там разошлись и мы с Ольгой, и она тоже уехала, даже в еще лучший университет.
Ольгу я иногда вижу на конференциях, а Питера совершенно потерял из виду. Более того, не хожу я и в тот туалет на четвертом этаже, — не только потому, что нашу кафедру перевели на второй, а главным образом потому, что в системе университетских туалетов произошла крупная реформа. Профессорско-преподавательскому составу выделены особые одноместные туалеты и выданы ключи к ним, так что рядовым студентам туда входа нет, и корнелльский каламбур теряет силу. Правда, отдающее британской кастовостью слово keyholder (почтительно выученное мной на заре эмиграции при посещении знаменитых своими оленями оксфордских парков, ради чего моим хозяевам пришлось выявить среди своих знакомых ключевладельца) не произносится, но факт остается фактом: некоторые более равны. Privacy растет, общение страдает.
Кружков Григорий Михайлович родился в 1945 году в Москве. По образованию физик. Поэт, переводчик, эссеист, многолетний исследователь зарубежной поэзии. Лауреат нескольких литературных премий, в том числе Государственной премии РФ (2003). Постоянный автор “Нового мира”. Живет в Москве.
ПЕРЕВОДЯ СТИВЕНСА
Уоллес Стивенс (1879 — 1955) — современник Роберта Фроста. Трудно назвать поэтов, более полярных по стилю и складу. С одной стороны, демократичность и реализм Фроста, с другой — элитарность и эксцентричность Стивенса. И все-таки что-то их роднит. Может быть, ощущение некой тайны, лежащей глубже избитых определений, будь то “реализм” или “модернизм”?
И кажется, что их тайны где-то там, в глубине (или вышине), переговариваются, протягивают друг другу руки.
Бродский однажды признался, что для него Фрост и Стивенс — “две вершины литературного наслаждения”. За пятьдесят посмертных лет слава наконец-то догнала Стивенса. Литература о нем насчитывает уже сотни названий, его влияние на современных американских поэтов очевидно. И в то же время эта слава двусмысленна. В 1923 году после выхода первой книги Стивенса один критик предрек: “Этот поэт никогда не будет популярен”. Так оно и вышло. Причина все та же: темнота, эксцентричность, ни-на-кого-непохожесть.
Всю свою жизнь Стивенс проработал в страховой компании в Хартфорде, штат Коннектикут,
