Но вера как двигатель прогресса, как сила, запускающая ракеты, давалась, конечно, отцам совсем не легко.
Фильм начинается за 6 недель до полета Гагарина и строится как обратный отсчет: “6-я неделя”, “5-я” и так далее.
Даня все время мотается с Байконура в Москву и обратно. В казахской степи ему неуютно: холодно, голова болит, сны мучают, спасательные аппараты с манекенами приземляются неудачно, назначенный срок полета с человеком на борту все приближается, и Дане предстоит сделать выбор — решить, кого послать почти на верную смерть. Он бы и сам полетел, но ему никто не позволит. И он страдает. Красиво страдает, подняв воротник пальто, пока любовница Вера (Анастасия Шевелева) из местных ссыльных завязывает ему шнурки. Вера любит его фанатично, ходит за ним как хвостик. Одной его фразы: “Вот приеду в Москву, приму наконец ванну, как человек”, достаточно, чтобы Вера тут же на железнодорожных путях приобрела ванну и потащила ее в барак, где вообще нет воды и корова-дура съела последнее мыло. Вера жалуется на корову соседке. Присаживается на край ванны, потом сползает вниз, исчезает из вида. В кадре корова, жующая мыло, чуть дальше — величественный верблюд, размытая степь и на заднем плане из всего этого великолепия взлетает ракета.
В Москве у героя жена Нина (Чулпан Хаматова) — умница и красавица. Они вместе работают, проводят плановый медицинский осмотр кандидатов в космонавты. Все происходит почему-то где-то под лестницей, в бестолковой суете, не всерьез, и все поголовно шутят. Правда, не слишком весело. Космонавты обзывают себя лайками. Нина берет с них шоколадки в качестве взяток. Даня катается по коридору на велосипеде начальника. А будучи запертым у него в кабинете, поит Нину через соломинку, просунутую в замочную скважину, начальственным коньяком.
Потом Даня как-то невзначай защищает кандидатскую как докторскую, хотя страшно сомневается в своих дарованиях. И на даче у друзей, где происходит пьянка после защиты, пристает ко всем с вопросами: “Я правда такой гениальный? Они искренне мне аплодировали?”
Вечеринка происходит зимой, но почему-то на улице. Опять все без шапок, опять все мерзнут и, как в старых фильмах Михаила Ромма и Марлена Хуциева, говорят одновременно и обо всем: об искусстве, полетах в космос, о коммунизме, часах, машинах и гражданской войне. Но как-то вяло. Ощущение такое, будто у всех температура 35,3. Хотя откуда взяться энергии? Беда их в том, что они как “думающие люди” все понимают. Понимают, что от “этой власти ничего хорошего ждать не приходится”, что “Ленин был людоед и немецкий шпион”, что “ракеты нужны, только чтобы бомбы возить” и так далее. Однако, наступив на горло своему диссидентству, все равно героически продолжают лечить, ваять, играть комиссаров в театре и готовить полеты в космос. Получается как-то не очень.
То же и в личной жизни. Нина, в отличие от Дани, диссидентствует в открытую. А Даня ссорится с ней и твердит, что надо верить, иначе ничего не получится. От этого брак их трещит по швам и у них нет детей. Видимо, за разговорами просто некогда. Во время вечеринки требование Нины, чтобы Даня занялся наконец своим мужским делом, сначала повергает его в истерику. Потом после небольшого скандала он соглашается и, жертвенно проткнув шапку шашлычным шампуром, объявляет: “Сегодня в два часа ночи мы будем делать детей!” Но ничего не выходит. Несмотря даже на такие “буржуазные штучки”, как школьная форма с белым фартуком, трубка, роскошный хвост и губная помада, которой Нина заставляет Даню намазывать себе губы. В самый неподходящий момент влезает оставленный ночевать идиот приятель, и витальный порыв вновь растворяется в меланхолических шуточках и диссидентских спорах.
Потом Даня бросает Нину и уезжает в Казахстан, а она едет за ним. Едет в сапожках на каблучке, в хлипком пальтишке, без документов, со сломанным чемоданом. Там в степи ее заносит в бывший концлагерь, и она потрясенно бродит среди подожженных бараков, неприкаянных овчарок, предназначенных к отстрелу, военных-
ликвидаторов, растерянно читающих кипы доносов, и сумасшедших зэчек, которые не хотят никуда уезжать (по плотности киноязыка маленький Герман тут приближается почти что к большому). Нина — столичная дамочка с фарфоровым тонким лицом — в этом аду на удивление сохраняет мужество. Даже начальник зондер-команды поражен ее самообладанием: “Мне тут страшно. А вы будто из чугуна”.
Потом Нина добирается до космодрома и узнает, что у мужа есть Вера. Тут она снова ведет себя мужественно. Вера в истерике валится на пол, рыдает и хватает любимого за ноги. Нина комментирует: “Странно. По-моему, это я сейчас должна рыдать”, — и ест бутерброд.
Дане стыдно.
Но, в общем-то, ему уже не до женщин. До полета осталась неделя, ясно, что полетит Юра, и мысль о том, что он, доктор, отправляет на смерть не какого-то вообще, а вот этого, конкретного человека, доводит Даню до настоящих галлюцинаций. Он ложится на рельсы рядом с грохочущим поездом и видит умерших мать и отца — великого хирурга, с которым его — Даню — все время сравнивают (sic!). Отец объясняет Дане: то, что его мучает, называется “сшибка”, — это когда два разнонаправленных импульса сталкиваются в сознании человека и он впадает в мучительный ступор. В частности, он — врач — обрекает человека на гибель.
(В широком смысле для интеллигенции “сшибка”, видимо, заключается в том, что она служит власти, для которой человеческая жизнь — полушка в базарный день.)
Короче, доктор доходит.
Накануне старта он уезжает на велосипеде куда-то в степь (и это главный врач космонавтов! — ну-ну). Нина и Вера (они уже подружились) с трудом его находят, тянут в машину. Но Даня вновь хватает велосипед и начинает нарезать круги вокруг сарая: мол, проеду три раза на одном колесе — и все кончится хорошо. На третий раз велосипед выезжает из-за сарая без седока. Даня мертв. А на заднем плане стартует ракета.
