Засыпал я с трудом: сердце болело. Мембрана между комнатами пульсировала, как аорта.
Утром я проснулся один. Светка давно ушла в школу, жена — на работу. Мне тоже пора было быстренько собираться, но я не мог уйти, оставив все так, как было, оставив без изъяна эту атмосферу отчуждения и ужаса, которая сохранялась даже в этой утренней немоте.
Надо было что-то придумать.
Я взял листок бумаги и нарисовал девчонку, чем-то похожую на Светку, во всяком случае, такую же рыжую, как она, с улыбкой во весь рот, и написал: “Светка, привет!”
Вот целый год она вставала утром, готовила себе завтрак и уходила одна в эту темень, в этот мороз — думал, наконец, я. И никто ей не сказал: “Светка, пока!”. А потом, когда уже опять темно, она подходила к дому, а в окнах — темнота, и за дверью темнота, и никто не встречал ее горячим чаем и не приветствовал: “Светка, привет!”
Я положил свой рисунок на столик у входа, чтоб она сразу увидела.
Рисунок был так себе, но видит бог, я всего себя вложил в это приветливое лицо.
Могло подействовать.
А могло и нет. Я вдруг с ужасом представил себе: она сминает рисунок, как слишком уж явное заигрывание, сминает, бросает в мусорное ведро, уходит к себе, ложится на кровать и отключается для общения, включая телевизор.
Когда я пришел с работы, Светка стояла на кухне и готовила себе какую-то еду.
— Привет, — сказала она первая и чуть улыбнулась: уголком не губ даже, а глаз.
Она простила меня! Я готов был броситься к ней и расцеловать, но почему-то не сделал этого, а расплылся в глупой улыбке и только сказал:
— Привет…
Она заговорила первая: и о том, как дела у нее в школе, и какие отношения с учителями, и еще о чем-то…
Я слушал с благодарностью и думал: господи, как хорошо, что у нас такой
На следующий день я оставил на столике еще один рисунок человечка.
И на следующий день — еще один. Теперь, когда Светка приходила из школы, она была не одна: человечек встречал ее.
День на третий я сказал:
— Слушай, тебе, может быть, неприятно, я не настаиваю… Но мне на самом деле хочется, чтобы ты прочитала “Героя нашего времени” целиком. Потом ты не успеешь. Всегда будет некогда. Есть только один шанс — сейчас. Поверь.
— Я прочитаю, — как бы давно зная свой ответ, сказала она. — Только не сегодня, ладно?
— Ладно, — сказал я. — И, кстати, дай-ка мне Лермонтова, я должен освежить в памяти…
На этом я ставлю точку. Не потому, что мне не о чем больше сказать, а потому, что боюсь сглазить. Этот конфликт разрешился слишком легко, хотя вина наша — взрослых перед детьми — огромна. Мы не замечаем ее, а это страшный и слишком обычный грех —
Теперь я каждый день рисую Светке человечков: все время разных. Они то прыгают, то становятся на голову, то свиваются колесом.
Почему-то это радует ее.
Я больше чем отблагодарен за свои педагогические усилия чтением “Героя нашего времени”. Недавно Светка пришла и спросила, не хотим ли мы (то есть я и мама) вместе с нею написать сочинение по “Онегину” — потому что в школе им наконец задали писать сочинение, и она хотела бы подстраховаться нашими соображениями.
