“Фактически базовой культурной нормой в позднем СССР была литература ХIХ века — нашего Золотого века литературы. Это и была подлинная „советская культура” — а никак не соцреализм, который был еще более искусственным образованием, чем сам СССР. Точно так же, как высшим музыкальным стандартом в СССР была музыка Чайковского, а не, допустим, Соловьева-Седого или Шостаковича”.
“Общие книги для чтения (литература ХIХ века) — это было то, что скрепляло разношерстную страну СССР в единое культурное целое, давало то странное ощущение общности, принадлежности к единой стране. <...> Наконец, это гуманитарное отягощение имело и сугубо практическую выгоду и смысл: оно не давало „прямых знаний”, но в силу самого свойства литературы учило человека абстрактному, ассоциативному, нелинейному мышлению, развивало интуицию, научало различать нюансы и оттенки; приучало мыслить стратегически”.
“Этот навык, привычка к хорошему чтению — своего рода амортизирующий и адаптирующий механизм, интеллектуальный допинг, универсальная подпорка для любого, подчеркнем — любого умственного труда. Именно поэтому, призывая читать классику, я напираю не на этические аргументы — стать „настоящим человеком”, „совестливым”, „нравственным”, „чище и лучше” <...>, а говорю о выгоде сугубо практической. Чтение художественной литературы сделает вас более успешным и эффективным”.
Блеск имперских доспехов. Беседу вел Илья Колодяжный. — “Литературная Россия”, 2009, № 2-3, 23 января.
Говорит Павел Крусанов: “Действительно, опыт не позволяет нам питать иллюзий в отношении будущего. Благодаря этому золотой век мы всегда отсылаем в прошлое.
И все же я мечтаю о покрытом благодатью русском мире, который непременно воссияет не как часть какого-то общего, глобального мира, а как шар сам по себе, возможно, замкнутый в какой-то другой шар, — знаете, есть такие китайские, непонятно как сделанные штучки. Причем внешняя сфера для шара русского мира по-прутковски всегда будет шаром меньшего размера”.
Владимир Бондаренко. Новые. Русские. Лицо современной русской литературы стало иным. — “Завтра”, 2009, № 2, 11 января <http://www.zavtra.ru>.
“<...> дело не только в именах и фамилиях, а в направленности основного потока. Я видел как-то на Цейлоне надвигающийся ураган, когда вода сметает все перед собой, не замечая никаких преград, никакими мешками с песком ее не остановить. Вот так и в литературе”.
“В той же полемике олигарха Петра Авена с Захаром Прилепиным важно не то, что вдруг богач высказался о литературе. Тьфу на это. Важна боязнь олигархов, что поднимется русский народ и сметет их в помойную дыру, а то и дырку в голове продырявит. Эти новые русские писатели интуитивно понимают, почему была неизбежна революция 1917 года. <...> И потому прав Герман Садулаев, который в своем интервью о романе „Таблетка” сказал, что выход у народа один — революция. О том же самом и роман Захара Прилепина „Санькя”, о том же „Птичий грипп” Сергея Шаргунова. Это только у лидера коммунистов, помнится, лимит на революции в ХХ веке закончился, но теперь-то — новый век и новый „лимит”. И в народе-то зреет уже другое настроение, и новые русские писатели его выражают”.
Владимир Винников. “Эт сетера...”тура? Не все то золото, что молчит. — “Завтра”, 2009, № 2, 11 января.
“Личное присутствие писателя в процессе чтения читателю не нужно, он представлен не в своем человеческом качестве, а через текст и как текст. Это обстоятельство и породило феномен литературы, искусства художественного текста, письменной формы слова, где функции автора-творца-писателя и соавтора-потребителя-читателя были разнесены как бы по разные стороны листа. Интернет эту ситуацию коренным образом изменяет. Инобытие автора по отношению к читателю и читателя по отношению к автору становится со-бытием (и событием, кстати, тоже). Автор-творец-писатель может находиться по отношению к соавтору-потребителю-читателю уже не за гранью листа, а в режиме „онлайн”. То есть принципиально восстанавливается возможность непосредственного общения читателя с автором — пусть уже (или еще?) не в звуковом, а в текстовом режиме. В результате возникает совершенно новый род искусства, уже получивший имя „сетература” и к традиционной литературе относящийся приблизительно так же, как она сама относилась к фольклору”.
“Сетератор существует прежде всего в ситуации непрерывного общения с себе подобными — не только по поводу собственных и чужих произведений, но и каких-то иных значимых информационных поводов: скажем, из сферы социально-политических или, напротив, личных отношений (кстати, и конфликтные, и дружеские отношения в Сети достаточно часто — чтобы не сказать, практически всегда — переносятся в „офлайн”, то есть из виртуального общения в общение реальное). Поэтому, чтобы оставаться в сетературном процессе, сетератор должен практически непрерывно писать, вывешивать свои произведения в Сети и обсуждать чужие. В традиционной литературе подобная активность обычно проходит по графе „графомания”, но здесь это — просто норма выживания”.
Владимир Гандельсман. Желание, мысль и время в “Макбете” и технические примечания к переводу. — “Интерпоэзия”, 2008, № 4 <http://magazines.russ.ru/interpoezia>.
“Когда-то в комментариях к роману Уильяма Фолкнера „Шум и ярость” (перевод О. П. Сороки) я прочел цитату из „Макбета”, указывающую на происхождение названия романа: „Жизнь — <...> рассказ, рассказанный кретином, полный шума и ярости, но ничего не значащий”. Это было очень давно, и, конечно, такие слова должны были произвести неотразимое впечатление на молодого человека. Не говоря о самом романе, замечательном и любимом поныне. Другим сильным впечатлением был фильм Акиры Куросавы „Трон в крови”, снятый по мотивам трагедии. Эти две частности в сочетании с желанием
