застыла, забылась и сбилась с пути.
И меркнет рассудок, и сумрак — вокруг,
и дремлет под снегом ненайденный друг.
Забвенье, затишье, и дело — к утру,
сухие былинки звенят на ветру.
И слышно, как в норах — во мраке парном —
полёвки хрустят припасённым зерном.
И манит подземный мышиный уют.
Но белые волки призывно поют…
И кто-то по следу — из далей иных —
уже подъезжает в санях ледяных.
* *
*
Не спится в дому полуночном за ветхой стеной,
где ходики ходят и мучит их звук жестяной.
В саду не шелохнется ветка, не хрустнет сучок.
Глаза призакроешь — и тут: то заскрычет сверчок,
то в старом буфете впотьмах, нагуляв аппетит,
упорная шушера-мышь вермишелью хрустит,
то стукнется тихо о землю неспелый ранет.
И маятник чиркает воздух, а времени — нет.
А есть полотно на стене и сюжетец на нём:
дырявый котёл в очаге с неподвижным огнём.
Вглядишься, а там, на холсте, — ничего уже нет.
И только в прореху сквозит немерцающий свет.
