станешь забивать гвоздок и — мимо, мимо!
И теперь, в Страстную среду, я не то чтоб от портрета
жду ответа, но я чувствую, как властно
всё своё же — душу ловит, держит, ломит, ранит, — это
Левик передал как раз прекрасно!
Сон
Мне приснилось что-то такое, мол — мир и Рим.
Будто с неким вроде бы даже Ангелом об этом мы говорим.
Хоть Мартына Задеку бери, хоть Юнга — один ответ:
ты, душа, измельчилась, бедная, так выйди на Божий свет.
Выйди, выйди на Божий свет, ведь там — Рим и мир.
Человек наматывает круги, как конь скаковой; как сыр,
в центрифуге сбивается; спекается, как рубин:
кровяные тельца, алый билирубин.
Человек сгущается, как туман, по углам клубится, как тьма.
Человек боится сорваться с круга, сойти с ума.
Поломать хребет, прорасти хвощами и ржой.
Ну а больше всего боится, что его поглотит Чужой.
Потому-то, как в мир войдёшь, ищи там, конечно, Рим.
А как в Рим войдёшь, выбирай лицо, надевай хитон, пилигрим.
А как станешь победителем на ристалище, бери в награду сапфир:
побеждая Рим, ты побеждаешь мир.
Так и ты, душа унывающая, дерзай, иди и смотри.
Отверзай глаза, закрытые страхом, при счете “три”.
Пусть тебя терзает волчица алчная, гонит по пятам —
смерть твоя, как в яйце Кощеевом, вовсе не здесь, а там.
Ах, не об этом ли сказывал пернатый легионер: он держал кольцо.
А на нем — сундучок заветный, а там — яйцо.
А в яйце — сшивающая концы и начала таинственная игла.
Если уж где-то жить, так в последнем Риме, — я так это поняла.
Лето бабочек
