Новый Мир ( № 5 2009)

четырехметровой, кухне-буфетной по одной стенке располагалась плита и кухонный стол, а по другой — раковина и вскоре появившийся холодильник «Саратов»; в двух других стенках были двери, да, две — одна вела из прихожей в кухню, другая — из кухни в столо­вую. Свободного пространства оставалось ровно столько, чтобы между «длинными» стенками расстелить матрас и улечься на нем головой к одной двери, ногами к другой. Но Наташа была, во-первых, молода, во-вторых, ра­да, что так быстро нашлось ей место службы (положили ей и жалованье — 350 рублей), а в-третьих, она и у себя в деревне вряд ли спала с большим комфортом, если учесть, что, кроме уехавших раньше нее двух старших сес­тер, дома оставалось еще четыре младшие и брат Жоржик. Правда, когда к нам приходили гости, а складчины не только не были еще отменены, но и все чаще устраивались в нашей отдельной квартире, Наташа не могла лечь спать, пока гости не разойдутся (в кухню иначе было просто не попасть), но ведь и я была в таком же положении. Отведенная под мой «постельный ре­жим» большущая тахта (из казенных) тоже занимала все место и тоже между двумя нужными для общего употребления дверьми: из прихожей в столовую и из столовой в ванную с уборной. Гости, если не сидели за столом, любили расположиться на моей тахте, а я тогда уходила к Наташе на кухоньку. У столовой еще был аппендикс, то есть она имела форму буквы «Г», и в этом отростке даже был выход на балкон (было в самой столовой и отдельное большое окно), но его, этот аппендикс, по праву «первопоселенца» занял Юра, уж он умел оберечь свою территорию от непрошеных гостей. Его ку­сочек отделяла от самой столовой занавеска, и Юра запросто мог придвинуть на время гостей что-нибудь тяжелое (письменный стол, например) со своей стороны к этой занавеске. Гости быстро научились уважать его суверенитет, тем более что гости были почти всегда одни и те же.

Работу в нашем доме Б. Наташа и за работу-то считать не могла. Ее трудолюбивые руки, не знавшие до тех пор ни горячей воды, ни ванны, ни прочих немалых удобств, просили настоящей ра­боты. Скоро, даже очень скоро она ей досталась.

 

Сорок седьмой год запомнился тем, кто его пережил, не то чтобы уж настоящим голодом, какой старшие поколения знали по три­дцатым годам на Украине, или в начале века в Поволжье, или чуть не по всей стране в годы войны. Но все-таки сорок седьмой — карточки на хлеб, 3 кг муки на семью перед Майскими и 3 кг перед Октябрьскими. И эти очереди, очереди... Все были раскреплены для отоваривания карточек по конкретным магазинам. Наша булочная помещалась в доме № 12 по нашей Большой Калужской, и хоть номер дома был следующим за нашим, но ведь на другой стороне. Этот, двенадцатый, дом был не меньше, чем в километре от нашего — прямо против нас тянулись больницы. Там же, рядом с булочной, в том же двенадцатом доме, была и пекарня. Очередь стояла, ждала свежего хлеба. Два окна пекар­ни были изнутри замазаны белой краской, но вставленные в форточки боль­шие черные вращающиеся лопасти гнали теплый хлебный дух по всей Боль­шой Калужской. В нашей семье обязанность отоваривать хлебные карточки легла на меня. Заодно как-то был забыт не только строгий постельный, но и хоть какой-нибудь щадящий режим. Единственное послабление, какое я по­лучила, — мне разрешалось съесть довесок по дороге домой (кто знает, тот помнит, что хлеб был весовой, буханки клали на такую «гильотину» — иначе просто нельзя назвать этот прилавок с щелью, обрамленной металлом, куда уходил через прорезанную буханку огромный стальной нож-тесак). Хлеб от­вешивали точно, как причиталось по карточкам, — много глаз внимательно следило за усталыми продавщицами. Часто, даже очень часто продавщицы не ошибались, и привеска не получалось. Я готова была заплакать. И меня жалели обе работавшие по очереди продавщицы нашей булочной и, если вес получался точным, отрезали наискосок небольшой довесок специально. Я его съедала прямо на улице на обратном пути...

Я уже давно болею и не выхожу из дома. И уже давно хлеб всех видов в Москве продают только штучным, если режут, то пополам и обходятся без «гильотин». Но я, кажется, ни разу не донесла до дома целого батона или буханки. Для меня старое разрешение действует, и я преспокойно, не обращая внимания на не­доуменные, а иногда чуть ли не презрительные взгляды случайных встреч­ных, отламываю горбушку и жую по дороге домой прямо на улице.

Я проводила в очереди за хлебом чуть ли не полдня. Одна. У меня еще не было никаких подруг на новом месте. А те, кто мог бы стать моими по­­другами, всю эту, первую, половину дня проводили в школе. Меня в школу так и не определили до самого 1 сентября. И за весь третий класс я была не аттестована.

Казалось бы, естественно и пойти бы мне в третий класс в новом учеб­ном году — спешить вроде было некуда. Но это вы не знаете мою маму...

Не то чтобы такую мысль она отвергла с порога, она ей просто даже не приходила в голову. А что же я не попросила? А то, что мне другая мысль не приходила в голову: раз я окончила второй класс, значит, иду в третий, а как иначе? В первый день в школу меня никто не провожал, я, в общем-то, даже не знала, куда идти, знала только номер школы. Но когда я выходила из две­ри своей квартиры, из соседней вышла в школьной форме и с портфелем не­знакомая высокая девочка, на полторы головы выше меня (когда в больнице мне измеряли рост, я недотягивала до метра сорока). Решив, что она и старше, я спро­ сила, как найти 15-ю школу, та ответила, что тоже туда идет. Она сразу пока­зала мне самую короткую дорогу дворами — идти было не больше десяти ми­нут, просто миновать целый раек одно-, полутора- и двухэтажных домиков, и выйдешь на Донскую улицу прямо против 15-й школы. По дороге мы по­ знакомились — девочку звали Мила. Она шла учиться в 4-м «Г». Меня она довела до учительской, чтобы я узнала, в какой я записана класс и где он, этот класс. В списках третьих классов меня, однако, не нашли, послали к за­вучу, на первый этаж. Той было не до меня, но, увидев, что я вот-вот заплачу, она сжалилась и просмотрела все списки начальной школы. Я нашлась! Знае­те где? В 4-м «Г»! Уже прозвенел звонок, и добрая Анфиса Викентьевна, за­вуч младших классов, отвела меня в класс за руку, сказала дружно вставшим девочкам, что я— новенькая, а учительницу Валентину Викторовну попроси­ла не журить меня за опоздание. Очень высокая и довольно грузная пожилая, старше нашей Рахили Марковны, учительница в темном костюме, по случаю начала учебного года, и в отутюженной (а может, и новой) блузке бледно- сиреневого цвета — можно, я не буду упоминать про брошку? А можно бы и упомянуть: брошь была необычная — крупный овал из прозрачного розового камня с выпуклой женской головкой (потом я узнала, что такие называются камеями). Но по будням Валентина Викторовна носила обычный овальчик из матового черного камня — агата?

Учительница показалась мне слишком строгой, что потом совершенно не подтвердилось. Она, по собственной инициативе, помогла мне наверстать «материал» 3-го класса. Тогда начальная школа, то есть школа одного учителя, состояла из четырех классов, и основные навыки приходились как раз на третий класс. Валентина Викторовна попросила Милу, с которой посадила меня, как соседку, за одну парту, помочь мне преодолеть пропущенный год — особенно существенно было незнание правил обращения с большими числа­ми в арифметике. Мила была круглой отличницей и за поручение взялась с энтузиазмом. В первой четверти я все-таки снова была «не аттестована» — не могла еще писать обязательные городские