В положенное время она вышла замуж, не за Аркашу Кузнецова, конечно, тот даже и не догадывался о ее чувствах, а за Мишу Бурштейна. Не сказать, чтобы по любви, но замуж выходить полагалось, а мама была очень довольна: Миша был из хорошей еврейской семьи, мама всегда говорила, что жениться и выходить замуж надо за своих. Он был зубной техник и прилично зарабатывал, Поля считала, что ей повезло, но взять его на свой остров ей и в голову не приходило. Она по-прежнему плавала в своем океане и летала на лианах с туземными ребятишками, а на полуголых молодых парней с гладкой темной кожей и прямыми черными волосами с грустью поглядывала только издали — ничего не поделаешь, она была замужем. Все они были хороши и стройны, но особенно она отличала одного, которого звали, как она считала, Тонто, — широкоплечего коренастого юношу с мягким взглядом блестящих черных глаз. И он тоже всегда пристально смотрел на нее при случайных встречах, и она знала, что нравится ему. Но нет, она была замужем и должна была хранить верность своему Мише.
В положенное время у них родился сын, и его она, разумеется, брала с собой на остров. У него оказались слабые ножки, она закапывала его по пояс в нагретый песок, раскладывала вокруг него на пальмовых листьях игрушки, голыши, кусочки фруктов и овощей, и он смирно сидел так иногда по полчаса. А сама она плескалась в прибрежных волнах, не спуская с него глаз. Только изредка она позволяла себе нырнуть и несколько секунд любовалась на разноцветных рыб с прозрачными радужными хвостами и на сине-розовые заросли подводных растений.
Иногда к берегу приставали на своих катамаранах молодые рыбаки и среди них Тонто. Если она сидела рядом с сыном, они гурьбой пробегали мимо, весело здороваясь на бегу, и Тонто пробегал и здоровался вместе со всеми. Но если она была в это время в воде, он неизменно подходил к ее закопанному в песок Толику, вытаскивал его из песка, окунал в теплую океанскую воду, давал мальчику немного попрыгать у себя на коленях и закапывал снова. Поля держалась все это время в отдалении и, только когда Тонто уходил, возвращалась к сыну.
Ножки у мальчика быстро окрепли, он начал нормально ходить и бегать, а впоследствии стал даже отличным спортсменом.
Миша хотел еще детей, двоих, троих, но, рассуждал он, ему даже на двоих как надо не заработать. Они жили в тот хаотический переходный период после бескровной советской революции, когда людям без особой предприимчивости и без цепких партийных или криминальных связей с трудом удавалось держаться на плаву. Семья, конечно, отнюдь не голодала, зубы у людей портились по-прежнему и даже быстрее, но денег на оплату тонкой фарфоровой работы у них не было, да и оборудование было устарелое, и Миша перебивался стряпанием простых, грубых и дешевых протезов. А детей, говорил он, надо растить в хороших условиях и заранее позаботиться об их образовании.
В один прекрасный день он сказал Поле:
— Мы уезжаем.
— Да? — сказала Поля. — А куда?
—?Туда, где много детей — это не проклятие, а всеобщая радость, благословение Божие. Туда, где им обеспечено пристойное будущее.
В Израиль.
Даже если бы Поля была против, это ничего бы не изменило. Она часто была против того, что хотел делать Миша, но попытки возражать ему никогда не приводили к добру и не достигали цели. И она давно уже перестала возражать. Но на этот раз она была не только не против, а, наоборот, обрадовалась. Она и сама не раз думала о переезде, только боялась разозлить Мишу.
Израиль представлялся ей вторым лучшим местом на земле после ее острова. И даже во многом походил на него. Теплое море, мечтала она, субтропический климат, пальмы и апельсины. И люди, смуглые от южного солнца, трудяги киббуцники, герои солдаты, простецкий первый их вождь Бен Гурион с седыми вихрами, в белой рубашке с короткими рукавами и отложным воротничком. Все бесхитростные, добродушные и приветливые. Евреи ведь добродушный, приветливый народ? Кроме своих родных, Поля евреев знала мало, а по родным, понятное дело, судить никак нельзя.
Мама сказала — вы делаете большую глупость. Я понимаю еще — в Америку или, на худой конец, в Германию, но на Ближний Восток, к арабам! Чего вы там не видали — терактов? Этого и у нас хватает. И вообще, жизнь постепенно улучшается, самое худшее позади, и скоро будет совсем сносно.
Но Миша никого не слушал, он был самостоятельный мужчина. Толику шел пятнадцатый год, впереди ему грозила армия, в Америку или в Германию уехать было долго и хлопотно, а в Израиль — легко и быстро. Кроме того, Миша уже носил маленькую еврейскую шапочку на макушке, что означало, что он поверил в Бога. Какая связь между этой шапочкой и Богом, Поля не знала, но спросить не решалась — Миша был все это время озабочен и раздражен, разговаривал с ней еще суше, чем обычно, и не раз напоминал ей, что еврейская женщина должна знать свое место.
Поля знала, где ее место. Оно всегда было на острове, а теперь будет в Израиле. И может быть, с островом придется распрощаться? Не навсегда, конечно, она сможет там бывать, когда захочет, но постоянно жить уже не будет. У нее будет теперь свое постоянное место жительства — так ведь и в документах было написано: “на постоянное место жительства” — свое место, не хуже острова, ну разве что чуть-чуть.
Перед отъездом Поля решила попрощаться с дорогими своими туземцами: начиналась новая жизнь, много хлопот, и она не знала, когда у нее будет время снова с ними повидаться.
Теперь, перед расставанием надолго, можно было поговорить и с Тонто, теперь это было
