поклоны. — Я так неловко... Я заплачу...
— Большая ошибка, — бросил О’Хара, которого явно забавляло происшествие.
Китаец застыл, но закричал еще громче:
— Никакой платы! Низкорожденный Сун Ло Ли почтет за счастье угостить высокодостойного своим жалким печеньем! Судьба говорит бесплатно!
— Это печенье-гадание, — пояснил О’Хара, подходя. Сун Ло Ли глядел на него безмятежно. — У вас есть такие? Разломать, а внутри предсказание на каждый случай. Бывает забавно.
— Выбирайте, уважаемый господин, — сказал торговец, склонившись так низко, что совершенно закрыл собою короб. Выпрямился и поглядел выжидающе.
Чехов очень не любил разного рода лотереи, рулетки и прочая: и так ясно, что не всерьез, что выигрыш исключен, — не для того все выдумывалось, — но каждый раз ощущал легкое касание надежды, мгновенную анестезию души; а выпадает опять выигрыш заведения.
Он с неохотой взял круглое печенье, позажаристей, которое тут же раскрошилось, и на ладонь выпал узкий, точно телеграфная лента, листок.
Китаец склонился снова. Он походил на балерину, которая, выйдя на аплодисменты, грациозно поникает.
— Читайте, — сказал О’Хара серьезно. — Узнаете судьбу.
Цепочка иероглифов — и следом английский перевод: “Прислушайтесь к добрым советам”.
XI
— Мало времени, Адам! Мало времени. Я еду за ним — неофициально; вы остаетесь на хозяйстве. Пока я еще здесь: досье на Сун Ло Ли — полное, помимо того, что есть в участке. Сводка происшествий в Канди за последний месяц — мне на стол. Там готовится парад Армии спасения — кто о нем объявил, когда, нет ли связи. Что я упустил?
— Мистер О’Хара, я навел дополнительные справки об этом человеке. Оказывается, он не только врач, но и писатель. Сначала сочинял юморески для журналов вроде “Панча”, а теперь — рассказы в духе Мопассана о русской тоске. Лауреат престижной премии.
— Ну-ну. Очень хорошо, Адам, я что-то такое и предполагал. До вечера, мистер Стрикленд. Жду отчета.
XII
— Да свершится! Вечным будет владычество Хозяев наших!
— Да свершится!
XIII
“В Индии пунктуальны только поезда и этнологи”: О’Хара (отговорившийся от поездки в Канди множеством дел), как всегда, оказался прав. Ужин в гостинице, даром что английской, задержали на добрые полчаса, зато невыносимо ранний поезд, пофыркивая, как давешняя лошадка,
въехал под вокзальный навес точно по расписанию. Дым вознесся к железным небесам, и молчаливый черный табор, сидевший на узлах и по углам, мигом вскочил, загалдел, помчался в оба конца платформы.
Чехов осторожно пробирался сквозь толпу, жестами и бормотанием отваживая носильщиков. Только дойдя до своего вагона, он понял, как ошибся — или как его надули в кассе: вагон оказался не первого, а второго класса, для смешанной публики. Вот она, чаемая нашими литераторами возможность узнать жизнь простого народа — без О’Хары, правда, не очень осуществимая: видеть, не понимая, для писателя губительно. Но еще хуже — понимание мнимое: видишь только то, что увидеть и ожидал; себя в конечном счете, а не других. Колбасники немцы, пьяницы (богоносцы) русские, англичане — просвещенные мореплаватели, у которых каждый обучен боксу: что еще нужно знать? Литератор между тем должен быть объективен, как химик.
Цейлонцы, дети природы, без опаски и со сноровкой, выдающей привычку, лезли в вагоны: немыслимое сочетание, казалось бы. А между тем очень скоро “настоящие” тунгус, русский, сингалез и т. д.
