Он чувствовал себя в полной гармонии с этой каменистой пустыней, утыканной редкими деревцами, с берегом гигантского озера и отсутствием зимы и лета.
Сейчас он перестал ездить домой – родственники по очереди ушли из жизни, квартиру он продал и после этого стал никому не нужен. А тут шли деньги от Организации Объединённых Наций, которая была здесь представлена (кроме Алексея Михайловича) изрешеченным белым джипом с буквами UN на дверце. Букв, правда, уже никто не мог различить. Джип стоял в кювете, и к нему давно все привыкли.
Дело было в привычке. Здесь ко всему надо было привыкнуть, а потом расслабить память и волю и плыть по реке времени. От одного сезона дождей до другого, когда эта река поднималась и затапливала всю долину до горизонта. И только холмы, на которых стоял посёлок, возвышались над серой гладью.
Здесь была то империя, то республика – но вечно окраина мира.
Здесь все беды мира казались меньше приступа лихорадки. Дмитрий Игоревич поэтому не одобрял порывистого и стремительного Пшибышевского, которого прислали к нему метеорологом. Пшибышевский был настоящий пан, чуть что – ругался по-польски и привёз с собой карабин, с которым практиковался каждое утро.
Три белых человека посреди пустыни жили в уединении. Они собирались за столом биостанции каждый вечер и молча смотрели телевизор. Пить было нельзя – предшественники часто совершали эту ошибку и теряли человеческий облик через год.
Нельзя тут было пить, нельзя. Спивались стремительно, алкоголь входил в какую-то реакцию с местной водой при любой очистке этой воды. Да и без всякой воды человек, не научившийся плыть по реке времени, одновременно оставаясь на месте, спивался за один сезон. Врач рассказывал про предыдущего метеоролога, которого после приступа белой горячки отправили вертолётом в столицу. Несчастный метеоролог выпрыгнул из кабины над пустыней.
Поэтому три белых человека смотрели телевизор, перебирая каналы как собеседников, и пили чай из местной сонной травы.
Потом Врач возвращался в больницу, а Дмитрий Игоревич с метеорологом расходились по спальным комнатам биостанции.
Сейчас метеоролог стрелял по банкам, и Дмитрий Игоревич про себя отметил, что он не промахнулся ни разу. Однако метеоролог перехватил его скептический взгляд и назидательно сказал:
– А вы крякозябликами своими занимаетесь, да? Но если местные полезут, то только это и поможет.
– Это вам так кажется, что вам это поможет... – Дмитрий Игоревич знал что говорил. Пять лет назад тут началась большая война. Люди гибли не сотнями, а тысячами, только тарахтел советский трактор, роя траншею под общую могилу. Тогда Дмитрий Игоревич впервые увидел настоящую реку крови. На холме подле биостанции победители резали побеждённых, и кровь текла с вершины до подножия именно что рекой. Дмитрий Игоревич навсегда запомнил этот душный запах, который исходил от чёрной струящейся крови. Впрочем, получив подкрепление с юга, недорезанные отплатили противнику тем же. И снова тот же трактор “Беларусь” выкопал траншею, куда свалили без счёта тела.
Чтобы прекратить это, Врач пошёл на поклон к Колдуну, и они заперлись на сутки в больнице.
Колдун вышел из больничного покоя шатаясь, но с умиротворённым лицом. О чём он говорил с Врачом, было непонятно, да и не важно. Бойня действительно прекратилась.
Как-то они сидели у телевизора и вдруг увидели репортаж о беспорядках в столице. Это вызвало такое же странное ощущение, как звук собственного голоса в записи. Названия были узнаваемы – да и только. В столице произошли беспорядки, но даже им, давно живущим в этой стране, было невдомёк, что к чему.
– Я, честно говоря, – вдруг сказал давно молчавший Врач, – избегаю разговоров о ретроспективной политике – и всё потому, что она похожа на шахматы. И если одно государство навалится на другое, то, чтобы ни случилось, всё равно через несколько лет все всё забудут – всё, может быть, кроме результата.
Вот мы помним, как наши маленькие друзья (в этом не было иронии – местные жители были невелики ростом) перерезали своих родственников, а потом родственники ответили тем же. Миллион народу, по слухам, перерезали. Однако ж европеец или американец, за исключением волонтёров Красного Креста, одних от других не отличит (а может, и наш волонтёр не отличит), и этот пресловутый европеец даже нетвёрдо знает, как эти племена правильно пишутся. Общество цинично и готово простить всё – если это произошло быстро, эффективно и эстетично. И общество смиряется со статусом-кво.
А в случае с нашими маленькими друзьями он с удивлением узнаёт, что сначала одни резали других почём зря, а потом другие вырезали примерно столько же. При этом обыватель с удивлением понимает, что не может отличить одних от других. Поэтому он бежит от этой темы, соответственно, она непопулярна и в медиа.
– Неправда, – вмешался поляк. – Вы давно не были на родине, а я как раз тогда учился в Париже… И вся Франция только и делала, что обсуждала резню и ругала своё правительство, которое не мешало
