Векшин не отвечает. Стиснув зубы, он бьет себя кулаком по колену, и слезы текут по щекам. «Водка плачет», — говорил в таких случаях его дедушка, сибиряк и охотник.
На первом курсе Федор Петрович спас Векшина от отчисления.
Началось с того, что стоящий рядом над писсуаром шапочно знакомый второкурсник завел разговор об уважении к старшим и необходимости «проставиться», чтобы дальнейшая учеба «текла как по маслу» и всюду на факультете был молодым отныне «зеленый свет».
Векшин предпочитал, чтобы «ставили» ему. Хотя и сам «проставиться» был не прочь: за бутылкой посидеть — дело святое. Но то ли глумливое лицо второкурсника не понравилось, то ли не стоило ему в непристойном месте речь заводить о святом. Схватка вспыхнула тут же, в коридоре, где деканат. Сколько ни отрабатывал мысленно Векшин удары и приемы для таких случаев — когда доходило до драки, все сводилось к бестолковому топтанию и маханию руками с равными шансами заработать синяк.
Разнял их выскочивший на шум Федор Петрович. Отвел обоих в приемную. Сначала вызвал второкурсника, потом Векшина.
— Что вы там с ним под лестницей не поделили — меня не касается. Я знаю, вы без меня свой разговор до конца доведете. Но чтобы в этих стенах, во время лекций — в последний раз.
На перемене однокурсники стращали:
— Все, Серега, кранты тебе. У этого шланга мать в факультетском буфете работает, по блату поступал.
Но после беседы с деканом что-то подсказывало Векшину: не выгонят, пронесло.
Несколько лет назад ходили глухие, невнятные слухи о визите тогда уже безработного Федора Петровича к своему преемнику — бывшему ученику. Векшин не раз пытался представить себе, как все происходило.
Федор Петрович тяжело поднимается по стертым тысячами подошв поскрипывающим ступеням. Под сошедшей краской проступил древесный узор — неповторимый и неподдельный, как человек на пороге расставания с иллюзиями и соблазнами этого мира. Без званий, без кафедры, без чинов. Со стершейся позолотой успеха и респектабельности.
Уцелевшие преподаватели старого состава останавливаются, вполголоса расспрашивают с соболезнующей неловкостью. Студенты не здороваются — не застали.
На двери приемной блестящая табличка: «Кабулхона». Но внутри на первый взгляд мало что изменилось. Разве что новая девушка за машинкой. Календарь с Амиром Темуром. Портрет президента с маленькой девочкой на руках.
— К Хамиду-ака? Нет его. Скоро подойдет, посидите.
Энергичные шаги в коридоре. Не замечая Федора Петровича, преемник проходит в кабинет, бросив секретарше:
— Азиза, ман хеч ким кабул кылмайман [3] .
Федор Петрович сидит на том же месте, что и Векшин много лет назад, после достопамятной драки. Только ждать приходится дольше, гораздо дольше.
— Чай сделать вам? — предлагает Азиза. Ей неловко, что седого старика с орлиным профилем так долго держат в приемной.
— Спасибо, дочка, не надо.
Наконец раздается звонок, и секретарша с облегчением кивает: можно.
Первое, что бросается в глаза в кабинете, — бронзовые часы с орлом, подарок делегации Софийского университета. Под старыми часами — новый декан.
— Федор-ака, киринг, калайсиз? [4] Проходите, садитесь. По поводу работы пришли?
