— Здравствуйте, Борис Николаевич!
— Здравствуйте, Александр Александрович!
Начинается долгий разговор. В одиннадцать вечера мать Бориса Николаевича зовет их к чаю, а потом беседа продолжается до семи утра. Участники постепенно переходят на прежнее “ты”. Договариваются, что принадлежность их к разным журнальным группам — не помеха для сердечных отношений.
Утреннее прощанье на вокзале.
“Никому не позволим стоять между нами”.
Такие слова запомнились Белому. В версии 1922 года они звучат как бы от общего имени. В версии 1932 года эта реплика вложена в уста одного Блока. Вроде бы ей не противоречит очень доброе письмо, посланное Блоком первого сентября уже из Петербурга: “Будь уверен, что Ты — из близких мне на свете людей — один из первых — очень близкий, таинственно и радостно близкий”. Но патетический нажим (“никому не позволим”), пожалуй, чрезмерен и не в блоковском стиле. Мог ли он так риторично обещать то, что теперь заведомо невозможно?
Вернувшись из Шахматова, Блоки неделю маются в “отчаянной конуре” в Демидовом переулке, а в сентябре поселяются на Галерной улице, дом сорок один, во втором этаже невысокого флигеля с окнами во двор, в квартире из четырех комнат. Любовь Дмитриевна живо принимается за обустройство быта. Проводит электричество. Покупает для мужа ночной столик красного дерева. Солдаты на казенной лошади привозят цветы. Кофейное дерево и бамбук тут же прижились на новом месте, а финиковая пальма никуда не поместилась — пришлось отдавать тете Софе. Обо всем этом Любовь Дмитриевна увлеченно пишет свекрови в Ревель. С гордостью сообщает, что Волохова ахнула, войдя в уютную спальню с отдельной ванной. Они с Натальей Николаевной часто видятся, много говорят о театре: “Нет ни одной точки, в которой бы я с ней сходилась. <…> Я определяю теперь так, что она, Н. Н., идеалистка, а я матерьялистка”. Любовь Дмитриевна и сама готовится в актрисы, берет уроки постановки голоса у Озаровской из Александринского театра.
Для Блока осень 1907 года — время споров и выяснения отношений. Лирическое и драматическое начала тесно сплелись — и в искусстве и в жизни.
В августе написано предисловие к будущему сборнику “Лирические драмы”, куда войдут “Балаганчик”, “Король на площади” и “Незнакомка”. Свои вещи автор оценивает сдержанно и даже готов признать их “техническое несовершенство” (“Балаганчику” и “Незнакомке” уж совсем не свойственное). Но за свое право на творческую свободу и непредсказуемость он стоит твердо: “Переживания отдельной души <…> только представлены в драматической форме. Никаких идейных, моральных или иных выводов
я здесь не делаю”.
С весны пишется драматическая поэма “Песня судьбы”, сочетающая прозу и стих. Главный герой Герман, естественно, автобиографичен. Его жена Елена — лирико-романтическая проекция Любови Дмитриевны (героиня абсолютно предана мужу, это не былая Прекрасная Дама, но и отнюдь не теперешняя “матерьялистка”). Демоничная певица Фаина — Волохова, причем это не столько характер, сколько роль, как бы предписываемая Наталье Николаевне. А персонаж, именуемый Друг, влюбленный в Елену, — явный намек на Чулкова. “Песня судьбы” складывается неспешно, не вслед за реальной жизнью, а в соавторстве с нею.
Блок-критик после статьи “О лирике” помещает в “Золотом руне” следующую — “О драме”. В обеих публикациях он добросовестно выполняет долг обозревателя. В первой статье приязненно разбирает Бальмонта и Бунина, поддерживает Городецкого, весьма скептически (но без примеси чего-либо “личного”) оценивает первый сборник Сергея Соловьева “Цветы и ладан”; во второй — говорит о том, как “опускается” Горький, беспощадно корит Найденова, Юшкевича и Чирикова, защищает нестандартную “Комедию о Евдокии” Михаила Кузмина и, наконец, на высшую ступень ставит “Жизнь Человека” Леонида Андреева. Но все-таки в обеих статьях интереснее всего следить (особенно сейчас) за тем, как Блок анализирует (прежде всего для себя самого) конфликт двух литературных родов: “Тончайшие лирические яды разъели простые колонны и крепкие цепи, поддерживающие и связующие драму”. И новый способ синтеза он надеется осуществить сам.
Ярко драматичен цикл “Заклятие огнем и мраком” — своеобразное продолжение “Снежной маски” на новом этапе отношений с женщиной-прототипом:
Перед этой враждующей встречей
Никогда я не брошу щита…
Никогда не откроешь ты плечи…
Но над нами — хмельная мечта!
Эти строки Волохова и полвека спустя будет вспоминать как формулу их отношений с Блоком. Вызов брошен — вызов принят.
Еще одному драматическому испытанию подвергает Блок и отношения с Андреем Белым, законсервированные было в спокойном состоянии. Петербургская литературная атмосфера его тяготит.
