С е р г е й К р у г л о в. Переписчик. Стихотворения и поэма. С рисунками автора. Предисловия Бориса Дубина и автора. М., «Новое литературное обозрение», 2008, 288 стр. («Новая поэзия»).
Новая книга Сергея Круглова — третья по счету после возвращения его к поэзии.
Вообще, новейшая поэзия знает несколько примеров нового поэтического взлета значительных авторов после продолжительного (и принятого читателями за окончательное) «неписания»: вспоминаются и Алексей Цветков, и Олег Пащенко. Случай Круглова — самый, быть может, яркий и показательный здесь, но и наиболее специфичный. Один из самых старших и самых ярких авторов «вавилонского круга» (бывший таковым — в доинтернетную эпоху! — несмотря на проживание в далеком Минусинске), поэт обратился к православной вере, принял священнический сан и, в 1999-м, отказался от творчества. Ранние его стихи — после вхождения в шорт-лист премии Андрея Белого (2002) — собраны в книге «Снятие Змия cо креста» (М., «Новое литературное обозрение», 2003). Дмитрий Кузьмин писал в предисловии к той книге о применимости к литературной судьбе Круглова архетипа «блестящий молодой автор, на взлете порывающий с творчеством и посвящающий жизнь иной деятельности, принципиально творчеству враждебной» [2] , вспоминая при этом имена Рембо и Станислава Красовицкого.
Парадоксальная ирония литературной истории, претворенной в истории конкретных людей: в 2006-м о. Сергей Круглов начинает публиковать новые стихи в бумажных и сетевых изданиях, затем выходят его книги «Зеркальце» (М., «АРГО-РИСК», 2007), «Приношение» (Абакан, 2008), наконец нынешняя. И здесь занятным образом проявляется кузьминское сравнение Круглова с Красовицким (переход которых от поэзии к пастырскому служению сам по себе показателен): по словам Кузьмина, Красовицкий «не так давно выступил со стихами снова — но со стихами религиозными par exellence, предельно безличными и безликими, можно сказать — антистихами» [3] . Полностью разделяя эту характеристику, не могу не отметить ту непредсказуемость, с которой данный сюжет отразился в случае Круглова: он выступает ныне именно со стихами религиозными , однако не только не безличными , но и принципиально важными для современного поэтического языка, центральными для поэзии второй половины 2000-х, — однако ни Кузьмин, ни кто другой не могли ожидать подобного поворота до того, как поворот совершился (что очевидным, но занятным образом подтверждает высказанный все в том же старом предисловии тезис о сомнительности и поверхностности применения биографических архетипов к конкретным писательским судьбам).
Противоречие между верой и творчеством, столь по-разному разрешаемое разными людьми, имело свой особый путь решения и у Круглова. Сам поэт пишет в предисловии к «Переписчику»: «Поэзия, культура вообще, как порой утверждается, мешает спасению души, и Христос призывает оставить „все это” как ненужное, уйдя из грешного мира…» Но: «Много времени и сил мне понадобилось, чтобы понять простые вещи. В частности, что слова „спасение души” — неверные, ведь у человека есть не только душа, но и тело, и вся его жизнь, которые Господь пришел как раз не уничтожить, но освятить и преобразить. Мир, конечно, поражен злом — но это больной, которого надо не убивать, а лечить. И средствами культуры (само слово — от „культ”), и поэзии в том числе». И далее: «Итак, стихи — вернулись и пишутся; опыт священника влился в них и придал новые смыслы, новое звучание — а насколько новое, насколько важное, об этом пусть судят читатели».
В этих признаниях автора в сжатом виде содержатся важнейшие для понимания новой поэзии Круглова моменты: и понимание мира, и необходимость лечения; и отказ от противопоставления «души» и «тела» (а в пределе — «горнего» и «дольнего»); и понимание творчества и веры как со-путствующих, а не противопоставленных позиций, утверждение принципиальной родственности культа и культуры; и особый опыт стихотворчества, совершаемого именно священником, со всеми привходящими обстоятельствами…
Этот концептуальный ряд, своего рода credo, позитивная программа Круглова, не ставит его, однако, в ряд идеологов от благолепия. Напротив, очень важное его стихотворение «Из жития литературных новомучеников российских» наполнено весьма жестким описанием палаческой деятельности насаждающих «духовность» новоявленных прокрустов:
Русская словесность вгляделась
В бледносоевое постное лицо
И, охнув, в обморок осела было:
Эти глаза без зрачков!.. — но куда там:
Двумя, тремя профессиональными движеньями
Быстро привел в чувство, начал
