скорее кумулятивный эффект — плотность достигается спрессовыванием слоев, каждый из которых сам по себе — и необязателен и легковесен. Или еще вот такое сравнение: гроздь. Повествование имеет гроздеобразную структуру. Фабула — есть. Причем вполне беллетристическая. И вполне актуальная — в духе тех журналистских расследований из ныне модных «сталинских времен», которыми так изобилует в последнее время наш телеэфир. Некая группа ведет частное следствие: расследуется убийство Нины Уманской, дочери комиссара Уманского, имевшее место быть на Каменном мосту семьдесят лет назад. Принято считать, что ее застрелил сын комиссара Шахурина — на почве несчастной любви. Однако в ходе следствия выясняется: за этим давним убийством стоит заговор — тайная организация, в которую вошли дети самых высокопоставленных отцов… Из всего этого мог бы получиться неплохой детектив в духе тех же Вайнеров. Нужно только заинтриговать читателя, динамично — от сцены к сцене — выстроить повествование в обоих временных планах, подчинив его четкой логике расследования. В историческом детективе история перестает быть тайной: историческое время спрямляется по законам жанра, плавно течет от причины к следствию, а то, что не укладывается в схему, попросту отсекается. Терехов поступает наоборот. Он пишет антидетектив. Для чего и отказывается от авторского всезнания: передоверяет герою не только повествование, но и точку зрения на события. И повествование тут же теряет каркас и разбухает. Поначалу это даже можно принять за авторскую неряшливость, но если читатель терпелив, в ходе чтения в этой «неряшливости» ему откроется умысел. События разного масштаба идут подряд, по мере того как их проживает герой, вырастают одно из другого. Как если бы читатель был мошкой, попавшей в виноградную гроздь и ползущей от конца кисти к черенку: точка сцепления всех этих событий обнаруживается где-то ближе к концу повествования. Как-то довольно логично получается, что в центре антидетектива стоит антигерой. Всем прочим занятиям он предпочитает коллекционирование солдатиков и… женщин. Причем его отношения с женщинами и солдатиками — метафора его отношения к миру в целом. У него есть идея фикс — не бог весть какая, но все же… Он боится смерти. Коллекционирование — способ справиться с ней. Но если солдатики вызывают в нем теплое чувство, то женщины, напротив, ему отвратительны — просто тем, что, в отличие от солдатиков, слишком подробны (в многочисленных эротических сценах с отвращением описываются «детали» — жировые складки, запах изо рта). Мир не вызывает в герое никаких чувств. Он — просто средство. И потому герой — безжалостен. Именно такой и нужен для Расследования. Отнесенное в прошлое, оно тоже становится метафорой. Прошлое предстает перед следственной группой в своем естественном — не-рассказанном, до-рассказанном — виде. Это обрывки случайных воспоминаний, хаос важных и неважных сведений. Похоже, именно это и является главным для автора: сам факт прикосновения к прошлому, переживания его, само событие памяти и времени. Следователи охотятся за свидетелями событий, теми, что остались в живых, допрашивают их, беспомощных стариков. Старики умирают. Но следователи запрещают себе жалость. Но разве не безжалостна память, которая ничего не хочет забывать? Разве не безжалостна совесть? Терехов изобразил очень странное следствие. Но странности сглаживаются, если мы перестаем читать роман как детектив. Терехов пишет не детектив, а исследование современного чувства истории, эпизод за эпизодом выстраивая его описание. Это такая феноменология. Что такое история? — вот главная загадка книги. И не важно, кто убил Нину Уманскую.
Серия «Поколение: проза», вып. 1. М., «Книжное обозрение», 2009:
Александр Зайце в. Старое общежитие. Рассказы, 70 стр.;
Моше Шани н. Я знаю, почему ты пишешь рассказы. Рассказы, 96 стр.;
Кирилл Рябо в. Стрельба из настоящего оружия. Рассказы, 50 стр.
Если говорить о нонконформизме в литературе как о сознательном выходе из пространства издательских пиар-технологий, то самым простым решением для прозаика будет все-таки не эксперимент с романом, а выход в пространство рассказа.
Территория рассказа — заведомо маргинальна и словно бы специально предназанчена для авторов, не желающих работать на публику. Ибо для издателей рассказ до сих пор — заведомый неформат (хотя сейчас ситуация начала все-таки меняться). Можно спокойно занять позицию «неуловимого Джо» (которого никто не ловит) и ставить серьезные эстетические задачи. На этой территории «искусства для искусства» рассказ (и другие формы малой прозы) смыкается с поэзией. Потому появление в серии «Поколение», которую мы привыкли считать поэтической, выпуска малой прозы — неудивительно.
Три автора, представленные в серии, — молодые участники семинара Леонида Костюкова.
Несмотря на бросающуюся в глаза разницу — жанра, ритма, стиля, то, что объединяет этих писателей, пожалуй, важнее, чем то, что их различает. Это — особая маргинальная оптика. Фокус повествования смещен так, что мир, изображенный в этих рассказах, не имеет центра. И оттого он — слегка не в фокусе. Автор смотрит глазами героя, а герой здесь — особенный. Это человек юный и оттого не вполне понимающий то, что его окружает и с ним происходит. Кроме того, он абсолютно ничей. Ни с чем не связанный, не привязанный ни к какому месту или делу. Экзистенциальный колобок. В художественном отношении это продуктивно: в этой прозе, грозящей вызреть в некое новое направление, и направление протестное, — обыденное, «серое», сквозит странным, почти трансцендентным. И это «странное» — вовсе не бездна небытия или экзистенциалистское ничто. Нет. Это «нечто», причем не нуждающееся в объяснениях. Это то, что просто «есть». «Новые прозаики» не хотят ничего объяснять (как их герои не желают «париться»). Они просто описывают то, что видят и знают. Их герои просто живут. Никакого пафоса, никакого дидактизма. Этого и без них слишком много. Просто рассказ.
Феликс Шведовски й. Синдром юнца. М., «Издательство журнала „Юность”», 2009, 184 стр.
Автор издал тексты, написанные в начале 90-х. Это ницшеобразные фрагменты, написанные очень молодым человеком в том возрасте и состоянии, когда переживание собственных переживаний
