Я в ответ только пожимал плечами.
— Витя говорит: продай, мама, и переезжай ко мне жить, — иногда сообщала она мне.
— Продай, — говорил я ей. — Но деньги эти на сберкнижку не клади, а купи себе однокомнатную квартирку. На случай, если не уживешься с невесткой, у тебя будет свое жилье.
— Ну, так, — соглашалась она.
Но, должно быть, вспомнив судьбу тяти своего, оставшегося на старости-то лет без крова над головой, через какое-то время сообщала мне:
— А не буду я продавать дом. Тут у меня огородик…
Это ведь главное свершение ее жизни, свидетельство ее трудолюбия, ее достоинство. Любимый ее разговор — о доме, об огороде — не только со мной, но и со старшим сыном. О чем они толковали без меня, не знаю, но однажды мать, волнуясь, сообщила мне:
— Скажу, чтоб ты знал… Я подписала завещание: дом — Виктору.
Я не протестовал. Да и с какой стати я стал бы протестовать! Не я его построил, не я его купил…
Но, написав такое завещание, она чувствовала некоторую неловкость: два сына у нее, а одному все, другому ничего. Опять у нее со старшим наследником начались какие-то объяснения, обсуждения, после чего Виктор при встрече со мной сказал:
— Хотя мать написала завещание в мою пользу, но ты имей в виду: если будем дом продавать, то — по-братски, пополам.
Вот оно, ключевое слово — пополам! — звучавшее и ранее.
Я пожал плечами:
— Тогда зачем было завещание писать?
— Да какая разница! — рассердился он. — Говорю же: если продавать, то на две части, поровну, тебе и мне.
И мать, присутствовавшая при нашем разговоре, кивала головой:
— Пополам, пополам…
Но “профессор” мыслил стратегически, то есть с дальним расчетом, и глубину его замысла я постиг только через несколько лет. Это у него наследственное, от родного дяди, тот тоже был стратег.
А мои племянницы уже подросли, заневестились. Обе они, как я заметил, знали “одной лишь думы власть, одну, но пламенную страсть”: как бы поскорее выйти замуж. За кого угодно, только бы поскорее! А иначе того и гляди в перестарках окажутся.
Они достигли того, к чему стремились: нашли себе по жениху. У младшей — белобрысенький такой паренек, учившийся в техникуме, вроде бы железнодорожном, бойкий, верткий, незастенчивый. Оказавшись у нас за общим столом еще в качестве жениха, он не давал никому рта раскрыть, говорил и говорил… живо так, непринужденно и о чем угодно.
А у старшей жених, напротив, за семейным столом молчал, в общей беседе участвовал только глазами, но слушал внимательно, и заметно было, как трудно, как медленно ворочаются мысли в его голове, но ясно же, что это солидные мысли, значительные. Он был черноволос, худощав — явно плохо кормлен, лицо туго обтянуто смуглой кожей — словно цыган, случайно оказавшийся в иноплеменной среде.
В общем, два жениха, полные противоположности друг другу, брюнет и блондин, угрюмый молчун и говорливый малый. Невесты, еще не ставшие женами, за общим столом, не смущаясь никого, садились к ним на колени, обнимали их — бесстыдничали, по выражению матери моей, приводя ее в полную растерянность.
— Разве так-то можно? — рассуждала она сама с собой. — И я была невестой, да разве себе такое позволишь!
Старшая, Ольга, заявила, как о деле решенном, что после свадьбы она с мужем поселится у бабушки. Та промолчала в ответ на это.
— Бабушка! — возмутилась внучка. — Ты что, не хочешь, чтоб мы с тобой жили?!
