Она как раз тем и подкупила своего жениха, уверив его, что старушка скоро помрет, оставив именно им в наследство все свое владение. Мрачный жених прикинул в уме: дом на хорошем месте, с садом, земельный участок — пятнадцать соток — что ж, неплохое приданое.
— Бабушка, ты что? — наседала Ольга во все последующие дни до самой свадьбы. — Я же буду за тобой ухаживать!
И бабушка сдалась. Молодые поселились у нее по-хозяйски, особо не церемонясь. Очень скоро я, навещая мать, выслушивал ее жалобы да покаяния:
— Вот дура-то я! Зачем их пустила!
Я утешал:
— С ними тебе полегче, согласись: и дров напилят, и воды от колодца принесут, и огород вскопают. Да и повеселее с молодыми-то! Разве не так?
— Уж то-то весело! Зять этот придет с работы и, не разуваясь, вальнется на мой диван, на мою подушку, на мое одеяло. А мне и полежать негде. Да и каково мне после него ложиться на свою постель? Я стала уж и не хозяйка, вроде квартирантки в собственном доме.
Иногда она приободрялась, говорила себе самой:
— А чтой-то я крылья-то опустила!
Становилась на некоторое время деятельной, строгой, требовательной, но силы иссякали, она угасала.
— Заняла у меня денег и не отдает, — признавалась она мне тайком и при этом смотрела с недоумением: мол, как же так можно?
— Могу ей напомнить, — предлагал я.
— Да уж ладно, не надо…
Ольга стала воспитательницей в детском садике — работа по специальности, обретенной в пединституте. Но что-то у нее не ладилось: она легко срывалась на крик в своей “воспитательной” работе с детьми, могла и отшлепать озорника. Заведующая делала ей замечания, не промедлила и с выговорами. Но Ольга при ее укоризнах устраивала драматическую сцену: падала в обморок, то есть этак картинно сползала по стенке или со стула на пол, стараясь при этом принять красивую позу, и издавала жалобный вскрик- стон. Сбегались сотрудницы, брызгали на лицо водой, дежурная медсестра давала понюхать нашатырю… Ольга со страдальческим видом этак приходила в себя: она невинная жертва, с нею поступают жестоко, несправедливо, все должны ей сочувствовать. Она обладала, на мой взгляд, явными артистическими способностями, правда, только на бытовом уровне.
Из детского садика ее очень деликатно, однако же настойчиво выпихнули. Пришлось пойти на завод, тут уж не детский садик, драматических сцен не устроишь — целую смену наматывала на катушки медные проволочки. Этим занята была целая бригада женщин, среди которых Ольга опять-таки страдала, всем своим видом показывая, что у нее высшее образование, к тому же она
Она вдруг стала богомольна! То есть не то чтобы уверовала в Бога по причине душевных страданий или духовных исканий, а просто у нее созрел хитроумный план: можно ведь и церковь использовать как театр. Она покрывала голову платочком и шла к заутрене или к обедне, где с самым смиренным, с этаким “ангельским” выражением на лице становилась так, чтоб видел ее молодой священник. Нет-нет, в этом не было амурного мотива, только расчет: священник слыл просветителем в Новой Корчеве, городские власти были к нему благосклонны. Ольга же так истово крестилась, так прилежно шептала слова молитв, с такой готовностью становилась на колени и кланялась до полу — разве может не отозваться сердце священнослужителя при виде столь ревностной прихожанки!
На очередной исповеди прихожанка со слезами поведала о своей горькой доле: бабушка, мол, тиранит их, молодоженов, житья не дает. Священник обещал помочь в тяжких обстоятельствах и обещание свое выполнил: используя свое пастырское влияние на городские власти, добился, чтоб молодую семью поселили в общежитие.
Как только Ольга с мужем прописались там, церковь посещать она перестала.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
