Бо я ж родился в Дикбом Поле
И тамо, знать, и сгину я.
Тамо, где струится Ворскла,
Где пылит Муравской шлях,
Эх, тамо каменныя девки
С письменами на грудях,
Пялят очи ледяные
Эх да на ту закатну медь.
Знать, меня Господь сподобил
Tе письмена — уразуметь.
Тамо, где Царев-Борисов
На Осколе на реке,
Тамо скачет мертвой рыцарь
С черной раной на виске.
И таково он тихо скачет,
И таково он крепко спит,
Что ни кольчугой не возгрянет,
Ни костьми не возгремит.
Тамо, где птицы возгнездятся,
Да воспоют Польскбую Русь,
Эх, тамо в Поле, в Дикбом Поле
Я белым саваном завьюсь.
Эх да тамо в Поле, словно в море,
Я солью белой растворюсь.
Скажи: ты слышала, что смертны наши души?
Однажды Аполлинер написал: “Все мои стихи — это поминовение мгновений моей жизни”.
Гийом Аполлинер был удивительным в своем роде поэтом. Я имею в виду не его поразительную проницательность, не его открытия, не его роль “завершителя” классического периода французской поэзии и пропагандиста нового лирического сознания. Речь о том, что почти все, написанное Аполлинером, — про него самого, и только про него самого. И прежде всего, что понятно, — любовная лирика. В редких стихах оптимистическая, по большей части полная недосказанной меланхолии, а то и трагичности.
Об этом говорят и эти, не переводившиеся ранее стихи Аполлинера, сохранившиеся в журнальных публикациях и в архивах. Может быть, более традиционные, нежели те, что мы привыкли читать в его сборниках. Вообще Аполлинером всю жизнь владела мания: и в стихах и в прозе он пытался испытать себя в самых разных видах и жанрах, прежде всего — в традиционных. Он оказался сродни Сезанну, чьим полотнам посвятил многие страницы своих критических изысканий и в ком усматривал ростки чуть ли не всех течений новейшей живописи.
