книжки по специальности, а начальство полагало любое чтение на рабочем месте безнравственным делом.
С другой стороны, жизнь в провинции все больше застывала под идейным прессом. Наш отдел частенько привлекали к выполнению горкомовских заданий, и являться в “желтый дом” негласно предписывалось только тщательно экипированным. Мы же, втайне считавшие себя чуть ли не диссидентами, норовили заскочить в это здание просто в рубашке.
Брат окончательно расстался с многозначным символом, когда стал журналистом. А в последние годы своей административной карьеры страдал двоемыслием — на работу галстук не надевал, но ходил в нем читать лекции в вечернем университете.
Напоследок вспомним, как при получении паспорта мужчин обязывали сниматься не только в галстуке, но и в строгом темном костюме. У кого их не было, давали в ателье напрокат. И только в 1990-х разрешили фотографироваться в чем угодно, хоть в футболках…
Солоух Сергей – писатель. Родился в 1959 году. Окончил Кузбасский политехнический институт. Автор нескольких книг прозы. Печатался в журналах “Новый мир”, “Знамя” и других периодических изданиях. Живет в Кемерове.
Я никогда не верил в прогресс. Не то чтобы с порога отвергал email, bluetooth и GPS, а просто не допускал и мысли, что вот набор каких-то протоколов, реализованный на уровне полупроводникового кристалла, возьмет и вдруг развеет мировую печаль. И соответственно, изменит литературу, которая подобно лайковой перчатке, без искаженья формы и уж тем более подмены содержания, лишь нежность придает руке прекрасной незнакомки.
В 1977-м первым и единственным на курсе выучившись программировать на языке ассемблера ЭЦВМ Наири-2, я не согрелся у большого ящика с трудолюбивыми клопами транзисторов и резисторов. Лампочки подмигивали, но звезд не заменяли. Чуть позже прикинуться живородящим пыталось устройство алфавитно-цифровой печати машины БЭСМ-6. В многопроходном режиме накладывая “ж” на “м”, трудолюбивое силилось совладать с печальным образом Спасителя или загадочным Джоконды. Зима и лето восьмидесятого от этого местами не менялись, лишь упростилось целеуказание. Место системщика на ВЦ легко и просто определялось по длинному и грязноватову рушнику машинной вышивки на белой стене. Но битово-байтовая гадина не сдавалась. Летом восемьдесят пятого я впервые увидел, как ЕС-1040 производит стихи. Это был Гумилев одними заглавными буквами “Я КОНКВИСТАДОР В ПАНЦИРЕ ЖЕЛЕЗНОМ”. Во- первых, и до того сомнений не было, а во-вторых, мучительно напоминало табличку “НЕ ВЛЕЗАЙ, УБЬЕТ”. Читать и любить не хотелось, хотелось обойти.
В 1992-м вместо электронного приказа из центрального офиса Новосибирской фондовой биржи я получил персональное послание из Университета Южной Калифорнии, Лос-Анджелес. Нечаянно, за продажей ваучеров, выяснилось, что Релком — не наша наколенная служебная система перепихнись- обмена, а часть всемирной компьютерной сети Интернет. Но гром не грянул. Хотя и тут уж вовсю резвились мичурины с паяльником и циркулем, желавшие скрестить IP и трепетную лань. В USENEТовской телеконференции в иерархии rec.art два русскоязычных студента на языке обучения жарко обсуждали поэму “Москва — Петушки”, накрытые цунами прочие участники форума на родном языке привычного общения беспокойно интересовались: “When one Russian says to other Russian Misha, does it mean Fuck you?” И ничем, кроме тоски, все эти внезапно ставшие всемирными электроны не отрыгивались. Какой-то шиворот- навыворт и полное фиаско линейной логики в мире нелинейной. Машина в панцире железном преследует звезду. Also sprach Мясорубка. Простой и функциональный чайник, возжелавший вместо такого нужного и всегда уместного кипятка вдруг выдать мысль, хотелось завернуть в простынку и отнести в психдом. Ну или как некстати разбрехавшейся собаке сказать цыц и сидеть!
Но, черт, свинина продолжала прикидываться говядиной. Очень хотелось и ей тоже “отдыхать в радостном саду”, пока динамою горит, пока в розетке напряженье живо. Ну, или, как говаривал А. А. Блок, погрузиться, влезть своими цинковыми, оловянными пальцами в нашу тонкую человеческую боль. Когда же, отбросив всякий стыд и якобы лица необщее выражение, просто поехала, поперла в девяностых выкладывать зеленым светом отсканированные и желтым электричеством распознанные тексты Гладкова и Аксенова, последние иллюзии рассеялись. Ошибки кололи глаз, а нестабильная развертка просто утомляла. Пшла вон! Кибернетическая сволочь. Нет тебе места на Олимпе. On/Off.
Я и в самом деле ее послал. Плюнул, как рекомендовали И. А. Ильф и Е.?П. Петров. Слюной. Бросил и C, и C++ и на исходе четвертого десятка,
в две тысячи пятом, заделался водилой на межгороде. Ну, практически.
В утренних сумерках залезал в свой, по терминологии коллег, служебный митсубан и кочумал на какую-нибудь шахту или завод, благо их куда ни плюнь в моей Сибири. А в сумерках уже вечерних назад по той же колее.
Как смутно в небе диком и беззвездном!
Растет туман… но я молчу и жду
