каждая в своем жанре и переводящие наши переживания из одного регистра в другой.
Глава 1. «Однажды в оккупированной фашистами Франции…»
Начинается эпически, в духе спагетти-вестернов. Распахнутый горизонт, женщина вешает белье, где-то в глубине кадра появляется колонна фашистских машин… Могучий фермер, только что рубивший топором могучее дерево, просит дочь принести воды — умыться перед встречей со смертельной опасностью. Мы уже ждем кровавой схватки Добра со Злом, но на экране появляется сахарный, улыбчивый негодяй-эсэсовец Ганс Ланда (Кристоф Вальц) и в ходе «невинной» беседы за стаканом молока «делает» героя-фермера как младенца: плача и трусливо тряся щеками, тот выдает еврейскую семью, спрятанную под полом у него в кухне. Врываются солдаты. Всех расстреливают. Шошанне удается бежать. Но Ланда почему-то не посылает за ней погоню и напутствует Шошанну сладким, издевательским: «Оревуар, Шошанна! Пупсик!»
Собственно, режиссерская стратегия становится уже тут абсолютно ясна.
Пункт 1 — обмануть ожидания: герой, от которого зритель ждет подвига, оказывается жалким предателем.
Пункт 2 — обставить это превращение таким обилием мелких психологических зигзагов и поворотов, что зритель, испытав множество разных эмоций, напереживавшись, невольно втягивается и начинает верить в достоверность происходящего.
При этом — пункт 3 — Тарантино не забывает нам «подмигивать» в самые ответственные моменты: мол, не парьтесь; все это ерунда, дешевка. К примеру, в разгар напряженного диалога он вдруг использует банальнейшую вертикальную панораму — камера скользит в подпол, демонстрируя, что внизу затаились разыскиваемые евреи. Сколько раз мы видели этот прием в фильмах про войну? Не припомнить. Но Тарантино только ухмыляется: «А чё? Работает!» Для тех же, кто еще не понял, что все это стёб, Тарантино приберегает иной сюрприз. Когда француз-фермер, слегка расслабившись и не ко времени почувствовав себя хозяином в доме, закуривает трубку, Ланда тут же достает из кармана свою — нечто среднее между ночным горшком и трубкой Шерлока Холмса. Тут уже весь зал ржет в голос. Убийство евреев таким образом берется в кавычки. Мы уже не воспринимаем все это всерьез. Мы — в парке аттракционов. Ждем-с: что нам еще приготовили?
А приготовили нам...
Глава 2. «Бесславные ублюдки» — энергичный и бодрый трэш-боевичок
Этакое «мочилово» с крутыми речугами Альдо Рейна, лезущего прямо в камеру на сверхкрупном плане и агрессивно требующего с «ублюдков» по сотне немецких скальпов: с клипом, состоящим из подвигов Хуго Штиглица и его эффектным освобождением из тюрьмы; с напуганным до смерти карикатурным Гитлером (Мартин Вуттке) в белой мантии с кровавым подбоем; с разбиванием головы бейсбольной битой и снятием скальпов. Все это снято с использованием самых пафосных и дешевых приемчиков из фильмов категории «Б». Чего стоит хотя бы явление зрителю сержанта Доновица по прозвищу Жид-Медведь из темной берлоги — тоннеля. Оттуда секунд тридцать доносится угрожающее постукивание битой, а потом, после того как немцы уже «обосрались от страха», является громила в майке, увешанный цацками, как негритянский рэпер, нежно проводит битой по голове потрясенного фрица и тут же мощным ударом превращает эту голову в расколотый кровавый орех. Соратники-«ублюдки» аплодируют, Жид-Медведь пляшет и орет, как и положено чемпиону. Нацисты трепещут. Жесть.
Взбодрившись, мужская часть зала ждет, что дальше будет еще круче. Но не тут-то было. Тарантино притормаживает и заводит тягучий, меланхоличный «нуар» в духе французских фильмов «новой волны» о временах оккупации…
Глава 3. «Немецкий вечер в Париже»
Ночь, пустые улицы, блестящие булыжники, немцы… Шошанна (теперь ее зовут Эммануэль Мимье) в кепочке а-ля Гаврош, стоя на лестнице, снимает с фасада буквы — название фильма Г. В. Пабста «Белый ад Пиц-Палю» с Лени Рифеншталь. Это, наверное, любимый фильм Тарантино (кстати, один из моих любимых тоже); столько, сколько говорят о нем в «Бесславных ублюдках», не говорят даже о Гитлере и открытии, к примеру, Второго фронта. «О, Пабст! Вам нравится режиссер Пабст?» — вопрошает Шошанну рядовой Цоллер, сам, кстати, как две капли воды похожий на молодого Пабста. Из этой их взаимной приверженности к творчеству великого немецкого режиссера могла бы возникнуть настоящая дружба, но Цоллер — враг, и Шошанна раз за разом отшивает его, пока ее самое не доставляют в дорогой ресторан на встречу с воздыхателем, Геббельсом и вездесущим Ландой.
Ланда — палач ее семьи — с иезуитской улыбочкой принимается допрашивать трепещущую юную леди (должно же гестапо быть в курсе: в чьем кинотеатре устраивают премьеру).
Сцены допросов — ситуационный рефрен «Бесславных ублюдков». А что? Очень выигрышная вещь: сидят два человека, беседуют, а зритель от волнения сходит с ума. В каждой главке фильма кто-то кому-то задает неудобные вопросы, но основных дознавателей два: Ланда и Альдо Рейн. Техника у них абсолютно разная.
Ланда — виртуоз, гений допроса. Его «фишка» — умение подстраиваться под собеседника… Он
