О н а. Друзья.
В и т а л и й. Получил письмо: для вашего, то есть для моего сборника отобраны такие-то рассказы. Пять листов. Нет ли еще рассказов? Пять лет я занимаюсь профессионально литературой, и набралось пять листов. По листу на год! Нельзя вообразить большее убожество! Месяцами ничего не писал, бездельничал, пил, бегал за бабами. А нужно было — писать! Писать, — пусть из пяти рассказов печаталось бы два, пусть один, — идти сквозь рогатки, сквозь унижения. Но работать! А я ничего не делал, и если я сейчас не сделаю рывок вперед, не использую все те возможности, какие мне дает жизнь, то нужно вбить крюк и повеситься! Только одна работа спасет меня. Неожиданно зашел Володя. Говорит о творческом объединении очеркистов при горкоме писателей. Я все еще очеркист. Плебс! Но я люблю очерк, я не стыжусь его. И конечно, работать нужно. Никуда не убежишь! Володя выпустил две книги о северных путешественниках, пишет очерки в “Краснофлотце”, был в Эстонии. Пишет много: ежедневно шесть часов и все считает — мало! А если день не работал, то — стыдно. В театре — “Таня” Арбузова. Арбузов написал очень тонкую пьесу. Есть мастерство, знание сцены. Знание зрителей: в последнем акте зрители, девушки, плачут. Есть ритм в перебивах, чередованиях настроений: смех, горе. Пожалуй, это — лучшая современная пьеса за последние два года.
О н а. Театр — грубое искусство.
В и т а л и й. Театр — грубое искусство. Выше всего реалистическая проза, особенно роман. И все- таки посещение театров — самое интересное за эти дни.
О н а. Новый ТЮЗ. Дети. Видимо, я старею. Смотрю с нежностью на чужих детей.
В и т а л и й. Случайно зашел на “Стакан воды”. Грановская — все еще великий комедийный талант.
О н а. Мне приятно быть в театре.
В и т а л и й. Неожиданно пришло письмо: почему я не еду в Москву? Вот и пойми этих людей! То “если соберетесь”, то “почему не едете?”. Придется ехать, хотя и не хочется. Почему не хочется? И с деньгами туго, и не люблю я Москву, боюсь я Москвы. И вот никуда не денешься от Москвы. Будет ли у меня в этом году книга? В тридцать три года это уже безразлично: будет или нет. Все равно поздно. Журнал “Ленинград” принял статью и рассказ. Статью набрали и не напечатали и даже деньги не заплатили. Рассказ наконец-то сдали в набор. А принес второй рассказ “На холмах Грузии”, то даже не напечатали. Нет места. Нет места мне. Я знаю, что в Ленинграде мало журналов, позорно мало. С каждым годом все меньше и меньше. Вот и “Краснофлотец” перевели в Москву. Сами писатели виноваты. Если бы они ругались, то все было бы иным. А во главе Союза писателей — люди, которые годами ничего не пишут и относятся ко всему цинично. Лишь бы их не трогали.
О н а. Семнадцатое марта сорок первого года.
В и т а л и й. Я две недели был в Москве. Подписал договор с “Советским писателем” на книгу рассказов. Редактор ее алкоголик. Несколько раз не приходил, назначив мне свидания, или являлся пьяный. А трезвый — умен, внимателен, добросовестный.
О н а. Двенадцатое мая сорок первого года.
В и т а л и й. “Школа злословия” в Художественном театре — не лучше, чем в нашей Комедии.
О н а. Я не знаю.
В и т а л и й. Конечно, Яншин (Тизл), Андровская (леди Тизл) играют ярко и сочно.
О н а. Да, наверно.
В и т а л и й. А разве Беньяминов и Юнгер хуже играли?
О н а. Я не знаю.
В и т а л и й. У нас Комедия во всех отношениях первоклассный коллектив.
О н а. Наверно.
В и т а л и й. Такого созвездия талантов нет в средних московских театрах.
О н а. Страшный мир. Тоска. Хаос. Как знакомо мне, к сожалению, все это. И мне бывает часто до ужаса тоскливо.
В и т а л и й. Сколько мне лет?
О н а. Много.
В и т а л и й. Что происходит?
